10/05/2006 | Бё!

Дочь Эллады

На самой заре тверской истории был проложен по нашей земле знаменитый торговый путь «из варяг в греки». И, наверное, еще в ту пору кто-то из проходящих этим путем иноземцев оседал на берегах Верхней Волги, давая начало новому тверскому роду. Эта особенность тверской земли – ее способность становиться родиной для людей самых разных племен и народов – нашла свое выражение и в «Тверской саге», героями которой не раз становились люди самого разного происхождения. Но ни варягов – выходцев из Скандинавии, ни греков до сего дня среди них не было. И каково же было мое удивление, когда я узнал, что человек, знакомый мне более сорока лет и носящий вполне отечественные ФИО, представляет здесь народ древней Эллады! Такой шанс ликвидировать досадный пробел упускать было нельзя.

На родине Паши Ангелиной

Греки на Руси, как известно, появились еще во времена существования Византийской империи. Из тех византийских греков до Твери, как мы помним, дошел знаменитый средневековый философ и публицист Максим Грек (в миру Михаил Триволис), более 15 лет пробывший в заточении в Тверском Отроч монастыре. Как ни удивительно, но предки Елизаветы Дмитриевны Жуковой поселились на русских землях примерно в ту же пору. Они осели в южнорусских степях на печально знаменитой реке Калке еще в XIV – XV веках. Впрочем, не только они. Степь, как известно, не имеет природных границ, и представители кочевых народов, переходя к оседлой жизни, разбредались по ней довольно широко. Так и возникло на берегах Калки (переименованной в Кальмус) большое греко-татарское село Старо-Бешево. Имя ему дали скорее всего татары («бешь ю» переводится с татарского как «пять домов»), но часть живших там же греков, как это ни удивительно, переняли от соседей и язык, и веру и стали именоваться греко-татарами. Греко-татарином был и отец Елизаветы Дмитриевны Дмитрий Федоров, свободно говоривший по-татарски, но знавший и греческий язык. Можно предположить, что его имя и фамилия представляют собой всего лишь русскую транскрипцию исконно греческого именования, и среди своих его вполне могли звать Дэметром Теодоракисом. А его вторая жена, урожденная Теодора Сагир, в замужестве звалась и вовсе замечательно: Федора Федоровна Федорова.

Вопрос о том, кем была по национальности знаменитая на всю страну трактористка Паша Ангелина, мы оставляем открытым. Возможно, она тоже была греко-татаркой. Но то, что она жила в том же селе Старо-Бешево и даже на одной улице с Федоровыми, в судьбе последних играло далеко не последнюю роль. Трактор Ангелиной, на котором она била все рекорды, по сей день украшает центр села, которое благодаря Паше оказалось причисленным к образцово-показательным, что в 30-е годы давало ее односельчанам немалые преимущества перед другими сельскими жителями.

Впрочем, раскулачивание Федоровым и без того не грозило. Детей в семье было много, а земли – мало. Брак Дмитрия и Федоры для обоих был вторым. Первый муж Федоры умер в 1918 году от «испанки» (эта разновидность вирусного гриппа после первой мировой войны унесла миллионы жизней по всей Европе), оставив жену с двумя малыми детьми. У Дмитрия от первой, рано умершей жены был сын Антон. Еще трое детей появились у Федоровых с 1922 по 1931 годы. Итого шестеро. Надо сказать, что никто из них, кроме старшего Антона, даже и не знал, что они друг для друга – сводные.

Вообще семья Федоровых по крестьянским меркам была и культурной, и образованной. Отец был совершенно непьющий. У греков тогда вообще не принято было пить водку – только легкое виноградное вино. Сквернословие в семье также было не принято, да и вообще грубого слова дети от родителей не слышали. Мать окончила четырехклассную школу, что для крестьянской девушки считалось пределом образованности. Дочь сельского землемера и в самом деле была образованной и начитанной женщиной, успевавшей не только с большой семьей управляться, но и быть женорганизатором, заведовать колхозными яслями и вообще быть активисткой.

Так что общественная активность у Елизаветы Дмитриевны, можно сказать, в крови. Что отмечено было уже в самый день ее рождения, который пришелся на 21 января 1931 года – седьмую годовщину со дня смерти Ленина. Тогда было принято отмечать именно траурные даты. И беременная Федора, как колхозная активистка, сидела в президиуме торжественного собрания, когда у нее начались схватки. Так из президиума ее и увели рожать. Мать назвала новорожденную Эльзой. Лизой звал ее отец, у которого так же звали бабушку. А вот Эльзе-Лизавете ни дедушек, ни бабушек знать не довелось, поскольку она была в семье самой младшей (с самым старшим братом Антоном ее разделяли двадцать лет).

В шутку ей часто напоминали о том, что марксистское образование она начала получать, находясь в буквальном смысле в пеленках. Просто мать брала ее, еще грудную, с собой на курсы по марксизму-ленинизму, и порой лекторша читала лекцию, взяв ребенка у матери и расхаживая с ним на руках между слушателями. «Ты должна стать большим человеком», – говорила ей мать, вспоминая об этом.

А вот в греческую школу Эльзе ходить не довелось. Они существовали здесь только до 1936 года. Но греческий язык, на котором часто говорила ее мать, она понимала. А по-татарски говорила сама. Так что семья их по сути была трехязычной, что вполне соответствовало духу интернационализма, поборницей которого была прежде всего их мать. Она и членом партии была. Но во времена «ежовщины» из нее вышла. Вернее, ее вычистили – как полагает Елизавета Дмитриевна, за отказ делать что-то такое, чего ей делать никак не хотелось. Тот отказ она обосновывала наличием шестерых детей. «Раз не можешь служить делу партии, выходи из нее» – примерно так ей сказали.

Федора Федоровна прожила большую жизнь. Она умерла в 1981 году, когда ей было 90 лет. И все село пошло ее провожать. Ее помнили не только как активистку, но и как женщину редкой доброты, готовую накормить и приютить всякого, кто в том нуждался. Да и характер у нее был веселый, живой. Его в значительной степени унаследовала и Елизавета Дмитриевна.

Отец был более суровый. Работы у него, бригадира овцеводов, всегда было много. Себя он не жалел, но в доме был достаток. Перед войной в их большом саманном доме жили шесть человек. Отделился только брат Антон, да старшая сестра Кира жила в Донецке с мужем, профессором пединститута. При доме был сад с огородом, да еще 40 соток земли за селом. Держали, само собой, корову, свиней, десяток овец. Сливы, яблоки, абрикосы росли возле дома. Здесь же сажали картошку. Абрикосов было так много, что ими пытались поросят кормить, но те что-то не очень ели. На своем поле сажали кукурузу, подсолнух. Зажиточным был и колхоз.

Под немцами

Особенно урожайным, как это ни удивительно, оказался 1941 год. Этот урожай убирали, когда уже вовсю полыхала война. Именно в тот год отцу с братом выдали по трудодням аж 9 тонн пшеницы. Ее привозили несколькими машинами. Может, потому так расщедрилось государство, что вывезти урожай уже не успевали. К Донбассу приближалась немецкая армия. Ей и досталось почти все собранное в тот год зерно. Вымели его почти подчистую и из дома Федоровых.

В Старо-Бешево немцы пришли 21 октября. Но случилось так, что Федоровым в тот день было не до немцев. Накануне, 20 октября, умерла их старшая дочь Кира. Ей не было еще и 24 лет. Она приехала в родное село, когда ее мужа забрали в армию. Сильно болела. У нее была затянувшаяся пневмония, которую в ту пору уже нечем было лечить. За несколько дней до прихода немцев Кира получила письмо, в котором сообщалось о том, что ее муж тяжело ранен и неизвестно, выживет ли. Это известие, похоже, ее и добило. Хоронили Киру уже при немцах.

Обидно было, что уходили наши войска без боя. Отец тем не менее успел отдать отступающим солдатам часть домашней скотины. Оставшаяся – досталась немцам.

Десятилетнюю Эльзу немцы поначалу ничуть не испугали: обыкновенные солдаты, только форма другая и язык незнакомый. Но когда всю их семью выселили из собственного дома в летнюю кухню и забрали все в доме, вплоть до ложек и вилок, отношение к оккупантам стало совсем другим.

Оккупация длилась долгих два года – до сентября 1943-го. Тяжкое это было время, голодное. Помнится Лизе, как мать просила слазить незаметно на чердак и поискать завалившееся в щели зерно – из него мать варила детям похлебку. Самое страшное воспоминание – казнь партизана, бывшего председателя колхоза. Смотреть на это Лиза не могла и закрыла лицо руками, пока все не кончилось. В казни этой принимал участие и местный грек-полицейский. После ухода немцев его поймали и повесили на той же площади. Перед этим его спросили, за что он повесил председателя. И тот ответил: «За то, что он репрессировал моего отца». Так крутилось колесо несправедливостей и предательств.

Перед своим уходом немцы выгнали всех жителей из домов и приказали идти вместе с ними. Может быть, за толпами беженцев они рассчитывали укрыться от русских бомб и снарядов. Эльзе запомнилась страшная картина общего бегства, крики, рев моторов. Несмотря на угрозу расстрела, мать все-таки решила вернуться домой. Но следующая ночь оказалась еще страшнее: до самого утра шел бой за село, и снаряды летали прямо над их головами. Каждую секунду ждали смерти… А потом дверь подвала, где они прятались, открылась, и в нее просунулось дуло автомата: «Мужчины есть?!» Так в село пришли освободители.

Запомнилась еще и история с комсомольскими билетами. Только отец знал, где зарыта банка, в которой они были спрятаны. Но когда после ухода немцев банку отрыли, она была разбита, и билетов нигде рядом не было.

Но не всем эти билеты уже были нужны. 7 мая 1945 года, в предпоследний день войны, в далеком городе Финстервальде, уже освобожденном советскими войсками, погибла еще одна из сестер Федоровых – 24-летняя Лидия. Немцы угнали ее в Германию, где она работала сначала на ферме, а потом на газовом заводе. Каким-то образом до них дошла из Финстервальде фотография, на которой Лида сфотографировалась вместе со своей подругой. А погибла она, как было сказано в письме бургомистра, «проявив мужество и героизм» – пытаясь спасти попавших в загазованный подвал военнослужащих. Ненадежным оказался противогаз, который она надела.

Пионервожатая

Вряд ли Эльза Федорова думала тогда, сразу после войны, что она найдет свое призвание именно в этом звонком, но не сказать чтобы очень почетном звании. В 1947 году, когда она впервые примерила на себя должность старшей пионервожатой в соседней сельской школе, этот шаг казался вынужденным и временным. Из-за войны и подхваченной где-то малярии она пропустила целых три года учебы. А время было трудное, надо было помогать родителям, с которыми она одна только и осталась. О довоенном изобилии нечего было и мечтать. Налоги на хозяйство были такими высокими, что самим почти ничего не оставалось. Мать получала 27 рублей пенсии за погибшую Лидию, да 17 рублей получал отец. При таких «доходах» зарплата в 300 рублей казалась почти большой. Но хватало ее только на хлеб. Утром на велосипеде ехала на работу, где ей помимо собственно пионерской работы достались обязанности и секретаря, и бухгалтера, и библиотекаря. А время с 8 вечера и до полуночи отдавала своей учебе в вечерней школе.

Окончила ее только в 1951 году. И недолго думая отправилась учиться не куда-нибудь, а в Москву. К этому решению подтолкнула и сердечная драма, пришедшаяся как раз на эту пору. К тому же в Москве жила сестра Мила, Мелания – гордость семьи, отважная разведчица в годы войны, окончившая Львовский институт иностранных языков и вышедшая замуж за обаятельнейшего армянина Микаэля Итезарьяна – военного скульптора.

Автор памятника советскому воину-освободителю в Вене и еще многих творений был помимо прочего очень веселым и добрым человеком. Но мог быть и по-отцовски строгим. Когда Эльза не прошла по конкурсу в МГПИ имени Ленина, он зашумел на свояченицу: «Когда человек чего-нибудь по-настоящему хочет, он всегда добивается!». В общем, все сложилась так, что Эльза в институт все-таки поступила, но в другой – областной педагогический имени Крупской, и, конечно, на заочное отделение. А работать пошла опять же пионервожатой в школу поселка Вербилки. Именно там, в Талдомском районе Подмосковья, временно поселились Мила с мужем, захватив с собой и Эльзу.

Надо сказать, что устроиться на работу, не имея прописки, было, в принципе, невозможно. Но Вербилковской школе настолько был нужен пионервожатый, что прописку у нее даже не спросили. К тому же ее направил на работу Талдомский райком комсомола, в который она пришла, чтобы встать на учет. А через полтора года разразилась гроза. Эльзу вызвали в милицию и предписали в 24 часа покинуть поселок. Так бы и пришлось ей вернуться в свое донецкое село, если бы не выручил тот же самый секретарь райкома комсомола, что направил ее в Вербилковскую школу. Он пошел с ней в райотдел милиции. Там-то и услышала Эльза ошеломивший ее вопрос начальника отделения: «Почему вы гречанка?» – «Да потому, что отец и мать у меня греки, – ответила недоуменно и, поняв, в чем дело, тут же добавила: – Я же не шпионка какая-нибудь…»

До конца сталинской эпохи оставались немногие месяцы, и борьба с космополитизмом касалась не одних только евреев. Черноморских греков после войны подвергали массовой высылке наряду с крымскими татарами и другими «подозрительными народами». Донбасса эта волна не коснулась. Но здесь, в центре России, о ней помнили.

Впрочем, тогда все обошлось. И на работе Эльзу оставили, и прописку она получила.

В ту пору она уже познакомилась с тверским парнем Мишей Жуковым, переехавшим в Вербилки из деревни Синьково Рамешковского района. Отец его погиб на фронте, а в Вербилках он жил с матерью и сестрой, работавшими на фарфоровом заводе. В 1953 году он окончил в Москве институт, получив диплом инженера-электрика. А 5 сентября они поженились. Распределили его в Калинин, на радиозавод, размещавшийся тогда во Дворе «Пролетарки». Жилья никакого сразу, конечно, не предоставили. Снимали маленькую 7-метровую комнату за 250 рублей. А зарплата была 880. В августе 1954 года у них родилась дочь Наталья. Родилась в Вербилках, куда ее мать поехала перед родами, поскольку новоиспеченного отца отправили «на картошку». Выглядела Эльза в свои 23 года так юно, что в Вербилках так и говорили: «Девочка девочку родила».

А с 1955 года Елизавета Дмитриевна Жукова работает в 13-й школе, и опять же старшей пионервожатой. Да еще доучивается в институте, да еще на полставки – учителем.

Но настоящее свое место она находит только в феврале 1961 года, когда ее направляют на работу во Дворец пионеров. Здесь она и стала «той самой Жуковой», которую, без преувеличения, знает весь город. 26 лет она возглавляла городской пионерский штаб, через который прошли сотни ребят. Давно уже выросшие, добившиеся дипломов, званий и постов, они с готовностью называют себя «юными жуковцами», с удовольствием вспоминая те годы, когда их заводила на всякие интересные дела вечно юная пионервожатая.

Вот уже 47-й год она работает во дворце. Менялись директора, выросло новое здание, изменилось само название дворца, но Жукова кажется неизменной. Да уже и страна другая, а ее так и не оставляет пионерский задор. И красный галстук ей по-прежнему к лицу, что было особенно заметно, когда в январе этого года праздновалось во дворце ее 75-летие.

И Михаил Георгиевич Жуков по энергии и задору не уступает супруге. В свои 77 он все еще директор авторемонтного завода, который возглавляет с 1964 года. Одна подробность: каждый год его директорства рабочие и служащие завода получали новые квартиры. А директор с женой и двумя детьми тридцать с лишним лет прожили в сырой квартире с печным отоплением.

Да и нынешняя их квартира более чем скромная. Книги на самодельных полках да видавшая виды мебель. Зато друзей у них много, и есть среди них люди весьма известные. И ездят всю жизнь много. Вот и в Греции побывали.

Если подумать хорошенько, отвлекаясь от давних исторических бед и разного рода бытовых проблем, счастливой была жизнь этой греческо-тверской пары. Правда, легким это счастье не назовешь. Но другого и не бывает.

Сергей ГЛУШКОВ

http://www.tverlife.ru/_content.php?Id=1.2.67&artid=238&parts=issue_su&tli=26020