В СТАТЬИ: НЕТРИВИАЛЬНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ О КРЫМСКОЙ ВОЙНЕ
02/26/2007 | Бе!
"Если собиралась где кучка татар, человек в двадцать, в нее стреляли..."
НЕТРИВИАЛЬНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ О КРЫМСКОЙ ВОЙНЕ
...принципиальное нежелание вождей наладить быт военнослужащих оправдывалось “естественными тяготами и трудностями военной службы”. Почему-то боялись, что нормальный быт слишком смягчит души и лишит служивых “ярости” к врагу, заставит чрезмерно ценить собственную жизнь, а она, по мысли вельмож и номенклатуры, должна быть достаточно отвратительной, чтобы ее не жалко было отдать.
Учитывая немалое количество экстравагантных публикаций о якобы победе Российской империи в Крымской войне, появившихся как-то очень организованно, словно бы по приказу из некоего единого центра, особое значение имеют свидетельства и воспоминания непосредственных участников событий, современников, а также историков, исследовавших обстоятельства этой войны “по горячим следам”. К числу последних, несомненно, принадлежит Евгений Марков, автор до сих пор не потерявшей актуальности книги “Очерки Крыма”, изданной в 1902 году. Книги чрезвычайно объективной и правдивой, которая не оставляет “камня на камне” от последующих фальсификаций и исторических мифов о происходившем на нашем полуострове.
Евгений Марков — человек незаангажированный, стремившийся стоять на позициях непредубежденного анализа и непредвзятого рассмотрения исторических фактов. Поэтому его суждения представляют немалый интерес для потомков.
Объезжая поля былых сражений под Севастополем и осматривая сохранившиеся позиции англичан и французов (в Камышовой бухте, вблизи Георгиевского монастыря, в Балаклаве и на Черной речке), Марков пришел к любопытным выводам, которые и ныне не лишены поучительности. Его поразило, с какой тщательностью и основательностью европейцы обустраивали свой военный быт: “Это были целые города деревянных бараков, красиво устроенных, города с улицами, магазинами, театрами, храмами, гостиницами, библиотеками, кондитерскими и даже с цветниками и огородами. До сих пор видны каменные фундаменты этих бараков. Чувство человеческого достоинства в человеке Запада не снимается и не надевается, как перчатка. Он уважает свои вкусы и нужды и требует потому удовлетворения им во всех обстоятельствах жизни. Он не считает возможным оставаться грязным и голодным в дороге, потому только, что это не гостиная и не родной дом. Он не сочиняет своих качеств, а имеет их действительно, поэтому имеет постоянно те же потребности. Англичанин ежедневно меняет белье на острове Вознесения точно так же, как в клубах Лондона, и солдат, привыкший у себя дома к кофе и ростбифу, не видит причины отказаться он него на Таврическом полуострове. Это богатство потребностей не есть слабость или изнеженность, и оно вовсе не вредит воинственности духа.
Это есть сознание своих сил и своих прав… Эта уверенность окрыляет дух человека и стремит его к энергической деятельности, к изобретениям и усовершенствованиям… Солдат с таким духом может быть настоящим воином, осмысленным и воодушевленным. Кроме того, солдат сытый, хорошо выспавшийся, хорошо согревшийся и всем довольный — работает больше и дольше голодных, холодных и ропщущих. Трудно бороться с расами, которых даже лагерная обстановка — у нас символ всяких неудобств и беспорядка — способна пристыдить комфорт нашей оседлой жизни; с расами, которые проводят железные дороги и шоссе в поле, в котором остановились на несколько месяцев, в то время, когда у нас не было шоссе от Симферополя до Севастополя; а мы владели ими 75 лет, и их окрестности завалены каменьями”.
В русской и советской практике принципиальное нежелание вождей наладить быт военнослужащих оправдывалось “естественными тяготами и трудностями военной службы”. Почему-то боялись, что нормальный быт слишком смягчит души и лишит служивых “ярости” к врагу, заставит чрезмерно ценить собственную жизнь, а она, по мысли вельмож и номенклатуры, должна быть достаточно отвратительной, чтобы ее не жалко было отдать. Однако опыт самых боеспособных армий мира свидетельствует, что цивилизованный образ жизни военнослужащих (даже на войне) боевому духу не вредит, а скорее напротив.
Марков приводит слова матросов, участников войны, о неприятеле: “Хутора он берег, ничего не трогал, в монастырь Георгиевский даже свечи давал и все, что следует, и в обедню сам ходил; турок было смущался, да он его отстранил… А ушел — все вчистую нам оставил: бараки, посуду, постель; только ранец взял. А наши жгли, как из Севастополя уходили, ничего ему не оставили”.
Большой интерес вызывают авторские оценки поведения англичан и французов на чужой территории: “Вместо разрушения они созидали, хотя знали, что созидают на несколько дней, следовательно, не для себя. Они обратили Балаклавскую гавань в такую, какой мы еще не видали на Южном берегу, и надо думать, что им она стоила немало денег и труда. Но в наших руках и готовая вещь оказалась бесполезною: теперь эта превосходно устроенная гавань совершенно разрушается от неприсмотра, невежества и скудости средств”.
А вот еще одно свидетельство, которое вряд ли попадет на страницы “новых” учебников истории, лоббируемых некоторыми севастопольскими депутатами, возомнившими себя историческими авторитетами: “Чтобы остаться верным исторической истине, которая особенно чутко постигается общественным мнением, я должен признаться, что наших казаков и даже солдат местные жители гораздо более обвиняют в беспорядках, пожарах, насилиях, чем западных иноплеменников”.
А вот как описывает Евгений Марков отечественные военные лагеря: “Я был, как уже сказал, на месте русских лагерей. От них тоже остались следы, весьма явственные. Но странная вещь! Даже на этих остатках вы видите большую разницу между нами и европейцами. У них из-за несколько морей могли привезти дома и постели, а у нас в родном краю, где углы помогают, ничего не нашлось, кроме хворостяных шалашей да парусинных палаток; у них бараки ставили на фундаментах, чтобы не подтекала вода, не повредила земляная сырость, а у нас копали в земле ямки, чтобы грязь никоим образом не миновала палатки и не скоро бы в ней высыхала.
Наш стан был разбросан как-то по кустарникам и буеракам, без всякого приюта. Я не думаю, чтобы в нем были не только цветники и кондитерские, а даже сухие дорожки. Словно нашей национальной жизни вечно должна достаться на долю некоторая доза цыганства”.
Говоря о героизме рядовых участников обороны, Марков, тем не менее, вскрывает и другое, о чем, увы, в учебниках и научных исследованиях о Крымской войне (особенно сейчас!) не прочитаешь: “Они бежали на врага-грабителя, а их ждал вор, называющийся родным именем и не прячущийся ни в какую засаду, — вор, который систематически крал у раненого повязку с его раненого члена, крал кусок хлеба у обессиленного боем, крал клочки сена даже у издыхающего скота… война как будто только прошла вчера, и свидетели тщетного геройства нашего воина не могут скоро простить тем нечестивцам, которые, на их глазах, подкапывали все плоды этого геройства своею бессовестностью и алчностью. Трудно и грустно передать все позорные рассказы, которые ходят среди жителей, о закулисной стороне великой войны”.
Интересно, исторически озабоченные севастопольские деятели, опечаленные тем, что в украинских учебниках истории мало сказано о Крымской войне, готовы ли они написать в учебниках для детей всю правду об этой войне, в том числе изложенную Евгением Марковым, честным летописцем Крыма? А насколько приятно будет читать севастопольским бизнесменам, как их исторические предшественники обворовывали собственную армию?
Пишет Марков и о фантастической беспечности военных и гражданских властей в Крыму, об обычном хаосе и беспорядке: “После несчастного дела на Альме, выиграть которое не было никакой возможности, весь Крым был в руках союзников. Об армии не было ни слуху ни духу. Если союзники не двинулись прямо на Севастополь и не окончили кампании в одну неделю, то в этом, конечно, они были не совсем виноваты. Им, привыкшим уважать всякое дело и готовиться к нему основательно, разумеется, не могла прийти в голову возможность такой баснословной беспечности с нашей стороны, в ожидании войны с такими могущественными и деятельными противниками, как они. Самое отсутствие наружных приготовлений к защите, отсутствие войска в стране, гордившейся двумя миллионами солдат, должно было внушить им особую осторожность, заставляя ожидать на всяком шагу какой-нибудь хитро рассчитанной западни. Севастополь, прошумевший славою своей неприступности по всей Европе, этот черноморский Гибралтар, вдруг лежит перед ними, открытый со всех сторон, как мирная ферма. Поневоле самый опытный и решительный полководец призадумается, прежде чем сунется в такое слишком заманчивое место. “Это его татары обманули, кругом обвели, — рассказывал мне матросик, — а когда бы он с Бельбека прямо пошел на Северную, так всех бы нас, как баранов, живьем побрал”.
А вот еще жуткая картина, рисуемая Евгением Марковым, вряд ли когда-либо имеющая шанс попасть на страницы учебников истории, изобретаемых и навязываемых целой Украине отдельными севастопольскими политиками: “От Бахчисарая до Симферополя, в невылазной грязи, стояли или ползли подводы, в которых люди с оторванными руками, с простреленной грудью, с размозженными головами, лежали почти друг на друге, без подстилки и покрышки, истекая кровью. Некормленные волы и надорванные клячи лежали в грязи, потеряв надежду дотянуть по баснословным грязям свои возы: некормленые и неоплаченные погонщики с суровым равнодушием стаскивали с воза скончавшихся во время пути и оставляли их на дороге. Люди, лошади, телеги валялись на пространстве тридцати верст. Когда же, наконец, через суток трое, добрались до города, начиналось скитание по улицам, от дома к дому: там не принимают, там нужно исполнить разные формальности — один пересылает к другому, один за другим отказывается, словно ни на ком не лежала обязанность принять этот печальный поезд изувеченных героев. А несчастные солдатики, стоявшие грудью за безопасность этих самых бессердечных эксплуататоров своих, лежат себе часы за часами, иногда буквально целый день, на своих возах некормленные, не согретые, облитые только собственной честной кровью. Некоторые замерзали на возах… И это не сцена из египетского похода, не экспедиция в безлюдных и неведомых местах Азии, а война, ожидавшаяся и долго подготовлявшаяся на родной земле, среди края, всем обильного, среди учреждений правильного государственного порядка”.
Вот об этом бы рассказать севастопольским и всем иным школьникам Украины, а не только о Даше Севастопольской и докторе Пирогове.
Примечательные детали сообщает Марков о национальной политике, проводившейся в Крыму во время войны: “Один из военных начальников, прославившийся позорным поражением своим недалеко от Евпатории, первый раз унизивший русское знамя и отдавший без боя русские пушки, в оргиях своих, свидетели которых еще живы, раздевал стариков-татар догола, завертывал в простыни и нещадно сек фухтелями в присутствии своих собутыльников. Он называл это истреблением измены; изменник был виноват только в том, что шел из одной деревни в другую и был встречен казаком. Если собиралась где кучка татар, человек в двадцать, в нее стреляли. Это была тоже измена. Казакам так понравилась эта идея, что они на весь Крым стали смотреть, как на изменников.
Под этой фирмою они угоняли стада овец, выжигали целые деревни, даже усадьбы русских помещиков, которых я мог бы назвать по именам и которых знает весь Крым; они врывались в дома как завоеватели; били зеркала, кололи перины, мебель, отыскивая сокровищ; татары бежали от них то в лес, то к неприятелю”. Любопытно, может, и это добавить в те главы украинских учебников истории, которые рассказывают о Крымской войне?
Игорь ЛОСЕВ
http://www.politikan.com.ua/1.php?rej=1&idm=49489&idr1=4&idr2=0&idr3=0&kv_m2=0&kreg=&aleng=1
НЕТРИВИАЛЬНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ О КРЫМСКОЙ ВОЙНЕ
...принципиальное нежелание вождей наладить быт военнослужащих оправдывалось “естественными тяготами и трудностями военной службы”. Почему-то боялись, что нормальный быт слишком смягчит души и лишит служивых “ярости” к врагу, заставит чрезмерно ценить собственную жизнь, а она, по мысли вельмож и номенклатуры, должна быть достаточно отвратительной, чтобы ее не жалко было отдать.
Учитывая немалое количество экстравагантных публикаций о якобы победе Российской империи в Крымской войне, появившихся как-то очень организованно, словно бы по приказу из некоего единого центра, особое значение имеют свидетельства и воспоминания непосредственных участников событий, современников, а также историков, исследовавших обстоятельства этой войны “по горячим следам”. К числу последних, несомненно, принадлежит Евгений Марков, автор до сих пор не потерявшей актуальности книги “Очерки Крыма”, изданной в 1902 году. Книги чрезвычайно объективной и правдивой, которая не оставляет “камня на камне” от последующих фальсификаций и исторических мифов о происходившем на нашем полуострове.
Евгений Марков — человек незаангажированный, стремившийся стоять на позициях непредубежденного анализа и непредвзятого рассмотрения исторических фактов. Поэтому его суждения представляют немалый интерес для потомков.
Объезжая поля былых сражений под Севастополем и осматривая сохранившиеся позиции англичан и французов (в Камышовой бухте, вблизи Георгиевского монастыря, в Балаклаве и на Черной речке), Марков пришел к любопытным выводам, которые и ныне не лишены поучительности. Его поразило, с какой тщательностью и основательностью европейцы обустраивали свой военный быт: “Это были целые города деревянных бараков, красиво устроенных, города с улицами, магазинами, театрами, храмами, гостиницами, библиотеками, кондитерскими и даже с цветниками и огородами. До сих пор видны каменные фундаменты этих бараков. Чувство человеческого достоинства в человеке Запада не снимается и не надевается, как перчатка. Он уважает свои вкусы и нужды и требует потому удовлетворения им во всех обстоятельствах жизни. Он не считает возможным оставаться грязным и голодным в дороге, потому только, что это не гостиная и не родной дом. Он не сочиняет своих качеств, а имеет их действительно, поэтому имеет постоянно те же потребности. Англичанин ежедневно меняет белье на острове Вознесения точно так же, как в клубах Лондона, и солдат, привыкший у себя дома к кофе и ростбифу, не видит причины отказаться он него на Таврическом полуострове. Это богатство потребностей не есть слабость или изнеженность, и оно вовсе не вредит воинственности духа.
Это есть сознание своих сил и своих прав… Эта уверенность окрыляет дух человека и стремит его к энергической деятельности, к изобретениям и усовершенствованиям… Солдат с таким духом может быть настоящим воином, осмысленным и воодушевленным. Кроме того, солдат сытый, хорошо выспавшийся, хорошо согревшийся и всем довольный — работает больше и дольше голодных, холодных и ропщущих. Трудно бороться с расами, которых даже лагерная обстановка — у нас символ всяких неудобств и беспорядка — способна пристыдить комфорт нашей оседлой жизни; с расами, которые проводят железные дороги и шоссе в поле, в котором остановились на несколько месяцев, в то время, когда у нас не было шоссе от Симферополя до Севастополя; а мы владели ими 75 лет, и их окрестности завалены каменьями”.
В русской и советской практике принципиальное нежелание вождей наладить быт военнослужащих оправдывалось “естественными тяготами и трудностями военной службы”. Почему-то боялись, что нормальный быт слишком смягчит души и лишит служивых “ярости” к врагу, заставит чрезмерно ценить собственную жизнь, а она, по мысли вельмож и номенклатуры, должна быть достаточно отвратительной, чтобы ее не жалко было отдать. Однако опыт самых боеспособных армий мира свидетельствует, что цивилизованный образ жизни военнослужащих (даже на войне) боевому духу не вредит, а скорее напротив.
Марков приводит слова матросов, участников войны, о неприятеле: “Хутора он берег, ничего не трогал, в монастырь Георгиевский даже свечи давал и все, что следует, и в обедню сам ходил; турок было смущался, да он его отстранил… А ушел — все вчистую нам оставил: бараки, посуду, постель; только ранец взял. А наши жгли, как из Севастополя уходили, ничего ему не оставили”.
Большой интерес вызывают авторские оценки поведения англичан и французов на чужой территории: “Вместо разрушения они созидали, хотя знали, что созидают на несколько дней, следовательно, не для себя. Они обратили Балаклавскую гавань в такую, какой мы еще не видали на Южном берегу, и надо думать, что им она стоила немало денег и труда. Но в наших руках и готовая вещь оказалась бесполезною: теперь эта превосходно устроенная гавань совершенно разрушается от неприсмотра, невежества и скудости средств”.
А вот еще одно свидетельство, которое вряд ли попадет на страницы “новых” учебников истории, лоббируемых некоторыми севастопольскими депутатами, возомнившими себя историческими авторитетами: “Чтобы остаться верным исторической истине, которая особенно чутко постигается общественным мнением, я должен признаться, что наших казаков и даже солдат местные жители гораздо более обвиняют в беспорядках, пожарах, насилиях, чем западных иноплеменников”.
А вот как описывает Евгений Марков отечественные военные лагеря: “Я был, как уже сказал, на месте русских лагерей. От них тоже остались следы, весьма явственные. Но странная вещь! Даже на этих остатках вы видите большую разницу между нами и европейцами. У них из-за несколько морей могли привезти дома и постели, а у нас в родном краю, где углы помогают, ничего не нашлось, кроме хворостяных шалашей да парусинных палаток; у них бараки ставили на фундаментах, чтобы не подтекала вода, не повредила земляная сырость, а у нас копали в земле ямки, чтобы грязь никоим образом не миновала палатки и не скоро бы в ней высыхала.
Наш стан был разбросан как-то по кустарникам и буеракам, без всякого приюта. Я не думаю, чтобы в нем были не только цветники и кондитерские, а даже сухие дорожки. Словно нашей национальной жизни вечно должна достаться на долю некоторая доза цыганства”.
Говоря о героизме рядовых участников обороны, Марков, тем не менее, вскрывает и другое, о чем, увы, в учебниках и научных исследованиях о Крымской войне (особенно сейчас!) не прочитаешь: “Они бежали на врага-грабителя, а их ждал вор, называющийся родным именем и не прячущийся ни в какую засаду, — вор, который систематически крал у раненого повязку с его раненого члена, крал кусок хлеба у обессиленного боем, крал клочки сена даже у издыхающего скота… война как будто только прошла вчера, и свидетели тщетного геройства нашего воина не могут скоро простить тем нечестивцам, которые, на их глазах, подкапывали все плоды этого геройства своею бессовестностью и алчностью. Трудно и грустно передать все позорные рассказы, которые ходят среди жителей, о закулисной стороне великой войны”.
Интересно, исторически озабоченные севастопольские деятели, опечаленные тем, что в украинских учебниках истории мало сказано о Крымской войне, готовы ли они написать в учебниках для детей всю правду об этой войне, в том числе изложенную Евгением Марковым, честным летописцем Крыма? А насколько приятно будет читать севастопольским бизнесменам, как их исторические предшественники обворовывали собственную армию?
Пишет Марков и о фантастической беспечности военных и гражданских властей в Крыму, об обычном хаосе и беспорядке: “После несчастного дела на Альме, выиграть которое не было никакой возможности, весь Крым был в руках союзников. Об армии не было ни слуху ни духу. Если союзники не двинулись прямо на Севастополь и не окончили кампании в одну неделю, то в этом, конечно, они были не совсем виноваты. Им, привыкшим уважать всякое дело и готовиться к нему основательно, разумеется, не могла прийти в голову возможность такой баснословной беспечности с нашей стороны, в ожидании войны с такими могущественными и деятельными противниками, как они. Самое отсутствие наружных приготовлений к защите, отсутствие войска в стране, гордившейся двумя миллионами солдат, должно было внушить им особую осторожность, заставляя ожидать на всяком шагу какой-нибудь хитро рассчитанной западни. Севастополь, прошумевший славою своей неприступности по всей Европе, этот черноморский Гибралтар, вдруг лежит перед ними, открытый со всех сторон, как мирная ферма. Поневоле самый опытный и решительный полководец призадумается, прежде чем сунется в такое слишком заманчивое место. “Это его татары обманули, кругом обвели, — рассказывал мне матросик, — а когда бы он с Бельбека прямо пошел на Северную, так всех бы нас, как баранов, живьем побрал”.
А вот еще жуткая картина, рисуемая Евгением Марковым, вряд ли когда-либо имеющая шанс попасть на страницы учебников истории, изобретаемых и навязываемых целой Украине отдельными севастопольскими политиками: “От Бахчисарая до Симферополя, в невылазной грязи, стояли или ползли подводы, в которых люди с оторванными руками, с простреленной грудью, с размозженными головами, лежали почти друг на друге, без подстилки и покрышки, истекая кровью. Некормленные волы и надорванные клячи лежали в грязи, потеряв надежду дотянуть по баснословным грязям свои возы: некормленые и неоплаченные погонщики с суровым равнодушием стаскивали с воза скончавшихся во время пути и оставляли их на дороге. Люди, лошади, телеги валялись на пространстве тридцати верст. Когда же, наконец, через суток трое, добрались до города, начиналось скитание по улицам, от дома к дому: там не принимают, там нужно исполнить разные формальности — один пересылает к другому, один за другим отказывается, словно ни на ком не лежала обязанность принять этот печальный поезд изувеченных героев. А несчастные солдатики, стоявшие грудью за безопасность этих самых бессердечных эксплуататоров своих, лежат себе часы за часами, иногда буквально целый день, на своих возах некормленные, не согретые, облитые только собственной честной кровью. Некоторые замерзали на возах… И это не сцена из египетского похода, не экспедиция в безлюдных и неведомых местах Азии, а война, ожидавшаяся и долго подготовлявшаяся на родной земле, среди края, всем обильного, среди учреждений правильного государственного порядка”.
Вот об этом бы рассказать севастопольским и всем иным школьникам Украины, а не только о Даше Севастопольской и докторе Пирогове.
Примечательные детали сообщает Марков о национальной политике, проводившейся в Крыму во время войны: “Один из военных начальников, прославившийся позорным поражением своим недалеко от Евпатории, первый раз унизивший русское знамя и отдавший без боя русские пушки, в оргиях своих, свидетели которых еще живы, раздевал стариков-татар догола, завертывал в простыни и нещадно сек фухтелями в присутствии своих собутыльников. Он называл это истреблением измены; изменник был виноват только в том, что шел из одной деревни в другую и был встречен казаком. Если собиралась где кучка татар, человек в двадцать, в нее стреляли. Это была тоже измена. Казакам так понравилась эта идея, что они на весь Крым стали смотреть, как на изменников.
Под этой фирмою они угоняли стада овец, выжигали целые деревни, даже усадьбы русских помещиков, которых я мог бы назвать по именам и которых знает весь Крым; они врывались в дома как завоеватели; били зеркала, кололи перины, мебель, отыскивая сокровищ; татары бежали от них то в лес, то к неприятелю”. Любопытно, может, и это добавить в те главы украинских учебников истории, которые рассказывают о Крымской войне?
Игорь ЛОСЕВ
http://www.politikan.com.ua/1.php?rej=1&idm=49489&idr1=4&idr2=0&idr3=0&kv_m2=0&kreg=&aleng=1