генерал Врангель: воспоминания о Крыме 1917-начало 1918
06/03/2007 | Брат-1
Под большевистской пятой
После тревожной, нервной жизни в ставке я поражен был найти в Крыму совершенно иную мирную и, так сказать, глубоко провинциальную обстановку.
Еще с первых дней смуты сюда бежало из Петербурга, Москвы и Киева громадное число семейств. Люди в большинстве случаев богатые и независимые, не связанные со службой или покинувшие ее и в большинстве случаев чуждые политической жизни, они внесли с собой в Крым особую атмосферу, столь далекую от политической борьбы и тревожных переживаний большинства крупных центров России. В окрестностях Ялты проживала после переворота и большая часть Членов Императорской Семьи: престарелая императрица Мария Федоровна с дочерьми Великими Княгинями Ксенией Александровной и Ольгой Александровной, Великие Князья Николай Николаевич, Петр Николаевич, Александр Михайлович с Семьями. В самой Ялте, Алупке, Симеизе и Гурзуфе жил целый ряд лиц петербургского общества, — старых наших знакомых. Все часто виделись между собой. Многие старались перенести сюда привычный уклад петербургской жизни.
Грозную действительность напоминали лишь известия, довольно неаккуратно приходившие с почтой. Через несколько дней после приезда я узнал из газет о трагической гибели генерала Духонина и бегстве Быховских узников. Изредка доходили сведения о продолжающемся уклоне влево демократической Украинской рады и о зреющей на Дону "контрреволюции". В прочность последней я, зная казаков, мало верил, считая, что рано или поздно казачество должно быть увлеченным в революционный вихрь и опомнится, лишь испытав на собственной шкуре прелести коммунистического режима.
Беспечная крымская жизнь продолжалась недолго. Вскоре из северной Таврии пришли первые вести о выступлениях в городах и деревнях всякого сброда, спешившего объединиться под красным знаменем. Местами происходили уже погромы помещичьих усадьб.
Будучи как-то по делам имения в Мелитополе, я впервые на Мелитопольском вокзале увидел красные войска; то возвращались после кровавого урока матросы Черноморского флота, разбитые генералом Калединым под Ростовом. С наглыми, зверскими лицами, обвешанные пулеметными лентами и с ручными гранатами у пояса, они беспорядочными кучками пробирались в Севастополь, врываясь в пассажирские вагоны, выбрасывая женщин и детей и избивая станционных служащих.
По примеру Дона и Украины перед лицом надвигающейся красной волны решили соорганизоваться в лице "Курултая" и крымские татары. Вновь сформированное татарское правительство носило коалиционный характер, хотя преобладала "демократическая политика", ярким представителем которой был председатель правительства и военный министр Сайдамет, по примеру господина Керенского также из адвокатов. Сайдамета, кроме демократических элементов, выдвигала еще и туркофильская группа. В распоряжении правительства имелась и горсточка вооруженной силы: занимавший гарнизоны Симферополя, Бахчисарая и Ялты Крымский драгунский полк, укомплектованный крымскими татарами, несколько офицерских рот, кажется, две полевые батареи. Гарнизон Севастополя и Севастопольская артиллерия были уже в явно большевистском настроении. В Симферополе, местопребывании Курултая, был спешно сформирован и штаб армии, начальником которого состоял генерального штаба полковник Макуха. Совершенно для меня неожиданно я получил в Ялте телеграмму за подписью последнего, сообщающего мне, что крымское правительство предлагает мне должность командующего войсками. Для переговоров мне предлагалось прибыть в Симферополь. В тот же день в Крыму была объявлена всеобщая мобилизация, долженствующая, по расчетам штаба, позволить в кратчайший срок сформировать целый корпус и развернуть кавалерию в бригаду. Я решил приехать в Симферополь и на месте выяснить обстановку, прежде чем дать какой-либо ответ на сделанное мне предложение.
В Симферополе, столице Крыма, застал я оживление необычайное: шла регистрация офицеров, какие-то совещания, беспрерывно заседали разные комиссии. Начальник штаба полковник Макуха произвел на меня впечатление скромного и дельного офицера. Поглощенный всецело технической работой, он, видимо, был далек от политики. Последняя оказалась окрашенной типичной керенщиной: предполагая опереться на армию, штатский крымский главковерх, так же как и коллега его в Петербурге, мыслил иметь армию демократизованную с соответствующими комитетами и комиссарами. С первых же слов моего свидания с Сайдаметом я убедился, что нам не по пути, о чем откровенно ему и сказал, заявив, что при этих условиях я принять предлагаемую мне должность не могу. Сайдамет учел, по-видимому, бесполезность меня уговаривать и лишь просил до отъезда не отказать присутствовать на имеющем быть вечером в штабе совещании. На этом совещании должен был быть рассматриваемым предложенный генерального штаба полковником Достоваловым план захвата Севастопольской крепости. Меня по этому вопросу просили дать заключение. Если бы я еще доселе и колебался в своем отказе принять командование над войсками крымского правительства, то после этого совещания все сомнения мои должны были исчезнуть. Хотя предложенный и разработанный полковником Достоваловым план и был всеми присутствовавшими на совещании военными лицами, в том числе и мною, и начальником штаба полковником Макухой, признан совершенно неосуществимым, тем не менее "военный министр", выслушав присутствовавших, заявил, что соглашается с полковником Достоваловым и предложил начальнику штаба отдать немедленно распоряжение для приведения предложенного полковником Достоваловым плана в исполнение. На утро я выехал в Ялту.
8-го января утром по городу распространились слухи, что ночью произошло столкновение между двумя эскадронами Крымских драгун, расположенных в Ливадийском дворце, и местной красной гвардией, что крымцы отошли в горы, и власть в городе захвачена советами. Около полудня, от имени советов, появились прокламации, указывающие на то, что отныне единственною властью в городе является местный совет и требующие немедленной сдачи обывателями всякого оружия. Под вечер прибыло в город судно, и высадившиеся матросы, руководимые членами местного совета, приступили к повальным обыскам.
Эти обыски не миновали и нас. Часов в десять вечера к нам на дачу на Нижне-Массандровской улице явились человек шесть матросов, обвешанные пулеметными лентами и гранатами, предъявили какой то мандат и требование допустить их для производства обыска в квартиру. Я отдал приказание их впустить и предоставить полную свободу, наблюдая лишь за тем, чтобы, воспользовавшись обыском, представители "революционного народа" чего либо не стянули. Все имевшееся у нас оружие еще с утра было надежно спрятано в подвале и на чердаке. Сам я во время обыска, дабы избегнуть необходимости разговаривать с проходимцами, сел за карточный стол и начал играть в пикет со своим сынишкой, совершенно не обращая внимания на шаривших по столам и комодам матросов. Последние всячески, видимо, старались вывести меня из себя, делая вслух дерзкие замечания, намеренно производя шум и передвигая мебель. Но убедившись, что ничто не действует, оставили нас в покое. К этому испытанному приему я впоследствии прибегал не раз во время обысков.
Около девяти часов 10 января я проснулся от орудийной стрельбы. От прислуги узнал, что ночью спустились с гор Крымские драгуны, что западная часть города ими занята, что на рассвете из Севастополя прибыли два миноносца, которые и обстреливают город. Одевшись, я вышел на балкон вместе с гостившим у нас братом жены. В городе слышалась сильная ружейная стрельба, часто рвались шрапнели, обстреливалась, главным образом, центральная часть города. От снарядов значительно пострадали некоторые здания. Два снаряда попали в соседний с нашей дачей дом, а несколько осколков упало у нас в саду.
Около полудня мне пришли доложить, что отряд матросов находится в саду, и посты выставлены у входа в усадьбу. Я прошел в сад и увидел человек пятнадцать матросов и вооруженных штатских, столпившихся у балкона:
— Кто здесь старший? — спросил я.
Вышел какой то матрос.
— Вот, заявляю вам, что я генерал, а это, — указал я на моего шурина — тоже офицер — ротмистр. Знайте, что мы не скрываемся.
О нашем присутствии матросы, видимо, уже знали.
— Это хорошо, — сказал назвавший себя старшим, — мы никого не трогаем, кроме тех, кто воюет с нами.
— Мы только с татарами воюем, — сказал другой, — Матушка Екатерина еще Крым к России присоединила, а они теперь отлагаются...
Как часто впоследствии вспоминал я эти слова, столь знаменательные в устах представителя "сознательного" сторонника красного интернационала.
К вечеру крымцы оставили город, с ними бежали очень многие обыватели из живших в занятых крымцами кварталах.
Одиннадцатого января часов в десять утра я был разбужен каким-то шумом. Приподнявшись на кровати, я услышал громкие голоса, топот ног и хлопанье дверей. В комнату ворвались человек шесть матросов, с винтовками в руках, увешанные пулеметными лентами. Двое из них, подбежав к кровати, направили на меня винтовки, крича: "ни с места, вы арестованы". Маленький прыщавый матрос с револьвером в руке, очевидно старший в команде, отдал приказание двум товарищам встать у дверей, никого в комнату не пропуская.
— Одевайтесь, — сказал он мне.
— Уберите ваших людей, — ответил я, — вы видите, что я безоружен и бежать не собираюсь. Сейчас я оденусь и готов идти с вами.
— Хорошо, — сказал матрос, — только торопитесь, нам некогда ждать.
Матросы вышли, и я, быстро одевшись, прошел в коридор и, окруженный матросами, пошел к выходу. В дверях я увидел жавшихся в кучу, плачущих наших служащих. В саду, у подъезда, нас ждали еще человек десять матросов и с ними недавно выгнанный мною помощник садовника; пьяница и грубиян, он незадолго перед этим на какое то замечание жены моей ответил грубостью. Я как раз в это время выходил в сад и, услышав, как грубиян дерзил жене, вытянул его тростью. На следующий день он был уволен и теперь привел матросов.
— Вот, товарищи, этот самый генерал возился с татарами, я свидетельствую, что он контрреволюционер, враг народа, — увидев меня, закричал негодяй.
С балкона, в сопровождении двух матросов, спускался брат моей жены, также задержанный. Пройдя садом, мы вышли на улицу, где ждали присланные за нами два автомобиля; кругом стояла толпа народа. Слышались ругань и свист, некоторые соболезновали. Какой то грек, подойдя к матросам, пытался за нас заступиться:
— Товарищи, я их знаю, — показывая на нас, сказал он, — они ни в чем не виноваты, и в бою не участвовали.
— Ладно, там разберутся, — отстранил его один из матросов.
Мы стали садиться в автомобиль, когда, расталкивая толпу, появилась моя жена. Подбежав к автомобилю, она ухватилась за дверцу и пыталась сесть, матросы ее не пускали. Я также пробовал уговаривать ее остаться, но она ничего слушать не хотела, плакала и требовала, чтобы ее пустили ехать со мной. "Ну ладно, товарищи, пусть едет", — сказал наконец один из матросов. Автомобили помчались по улице по направлению к молу. Там виднелась большая толпа, оттуда слышались крики. Два миноносца, стоя у мола, изредка обстреливали город. Автомобили остановились у пришвартовавшегося миноносца. "Вот они, кровопийцы. Что там разговаривать, в воду их", — послышались крики из толпы. Мне бросились в глаза лежавшие на молу два трупа, кругом стояла лужа крови... Стараясь не смотреть на окружавшие нас зверские лица, я быстро прошел по сходням на миноносец, вместе с женой и шурином. Нас провели в какую-то каюту. Почти тотчас же в каюту вошел какой-то человек в морской офицерской форме, но без погон. Он поразил меня своим убитым и растерянным видом. Жена бросилась к нему и стала спрашивать, что с нами будет; он пытался ее успокоить, отрекомендовался капитаном миноносца и обещал сделать все, чтобы скорее разобрать наше дело:
— Вам нечего бояться, если вы невиновны. Сейчас ваше дело разберут и, вероятно, отпустят, — говорил он, но ясно было, что сам не верит в свои слова...
Шум и топот раздались близ каюты, и толпа матросов появилась в дверях. Они требовали выдачи нас и немедленной расправы. С большим трудом капитану и пришедшим к нему на помощь двум, трем матросам удалось уговорить их уйти и предоставить нашу участь суду.
Через полчаса привели еще одного арестованного — какого-то инженер-полковника. По его словам, он был захвачен также по навету служащего, с которым у него были денежные расчеты. Он больше всего беспокоился об оставленных им дома деньгах и важных документах, которые могли пропасть.
Жуткое, неизъяснимо тяжелое чувство охватило меня. Я привык глядеть смерти в глаза, и меня не страшила опасность; но мысль быть расстрелянным своими же русскими солдатами, расстрелянным, как грабитель или шпион, была неизъяснимо тяжела. Больше всего ужасала меня мысль, что самосуд произойдет на глазах у жены, и я решил сделать все возможное, чтобы ее удалить. Между тем, она упросила капитана провести ее в судовой комитет и там пыталась говорить и разжалобить. Наконец, она вернулась, конечно, ничего не добившись. Я стал уговаривать ее пойти домой:
— Здесь ты помочь мне не можешь, — говорил я, — а там ты можешь найти свидетелей и привести их, чтобы удостоверили мое неучастие в борьбе.
После долгих колебаний она решилась. Я был уверен, что уже больше ее не увижу. Сняв с руки часы-браслет, которые она подарила мне невестой и которые я всегда носил, я сказал ей:
— Возьми это с собой, спрячь. Ты знаешь, как я ими дорожу, а здесь их могут отобрать.
Она взяла часы, и, плача, вышла на палубу. Не прошло и пяти минут, как она вернулась. На ней не было лица:
— Я поняла, все кончено, — сказала она, — я остаюсь с тобой.
На ее глазах только что толпа растерзала офицера.
Ежеминутно ожидая конца, просидели мы в каюте до сумерек. Около пяти часов в каюту вошли несколько матросов и с ними молодой человек в кепке и френче, с бритым лицом, державшийся с большим апломбом. Обратившись к сидевшему с нами полковнику, он объявил ему, что он свободен — "вы же, — сказал он, обращаясь ко мне и к моему шурину, — по решению судового комитета предаетесь суду революционного трибунала. Вечером вас переведут в помещение арестованных". Полковник вышел, но минут через десять мы увидели его вновь. Он горячо спорил с сопровождавшим его матросом: "я требую, чтобы мне вернули мои часы и мой бумажник, в нем важные для меня документы", горячился он. Матрос казался смущенным, "я ничего не знаю, — говорил он, — обождите здесь, сейчас приглашу комиссара", он вышел. —
— Моего освобождения потребовали мои служащие, — портовые рабочие. За вас также пришла просить толпа народа, — быстро проговорил полковник, — не беспокойтесь, Бог даст и вам удастся отсюда выбраться...
Пришел комиссар, и полковник вышел с ним.
Вскоре за нами пришли. Под конвоем красногвардейцев нас повели в здание таможни, где содержались многочисленные арестованные. Было темно, дул холодный ветер и шел дождь. Толпа разошлась, и мы беспрепятственно прошли в нашу новую тюрьму. В огромном зале с выбитыми стеклами и грязным заплеванным полом, совершенно почти без мебели, помещалось человек пятьдесят арестованных. Тут были и генералы, и молодые офицеры, и студенты, и гимназисты, и несколько татар, и какие то оборванцы. Несмотря на холод и грязь, здесь на людях все же было легче. Хотя все лежали, но никто видимо не спал, слышался тихий разговор, тяжелые вздохи. На лестнице стояла толпа матросов и красногвардейцев, и оттуда доносилась площадная ругань. Вскоре стали вызывать к допросу. Допрос длился всю ночь, хотя допрашивали далеко не всех. Вскоре вызвали меня. Допрашивал какой-то студент в пенсне, маленький и лохматый. Сперва задавались обычные вопросы об имени, годах, семейном положении. Затем он предложил вопрос, признаю ли я себя виновным.
— В чем? — вопросом ответил я.
Он замялся.
— За что же вы арестованы?
— Это я должен был бы спросить вас, но думаю, что и вы этого не знаете. О настоящей причине я могу только догадываться, — и я рассказал ему о том, как побил нагрубившего жене помощника садовника, из мести ложно донесшего на меня: — Я не знаю, есть ли у вас жена, — добавил, — думаю, что если есть, то вы ее также в обиду бы не дали.
Он ничего не ответил и, записав мое показание, приказал конвойным отвести меня в камеру арестованных. С утра стали приводить новых арестованных. К вечеру доставили хорошего нашего знакомого, молодого князя Мещерского, офицера Конно-Гренадерского полка, задержанного при попытке бежать в горы.
Часов около восьми в комнату вошел матрос крупного роста, красивый блондин с интеллигентным лицом; его сопровождали несколько человек, в том числе допрашивавший нас ночью студент и виденный мною на миноносце комиссар.
— Это председатель трибунала, товарищ Вакула, — сказал один из наших сторожей, — сейчас будут вас допрашивать.
"Революционный трибунал" переходил от одного арестованного к другому. Мы увидели, как увели куда то старого генерала Ярцева, князя Мещерского, какого-то студента, еще кого-то... Товарищ Вакула подошел к нам. Я слышал, как студент, допрашивавший меня накануне, нагнувшись к уху председателя "революционного трибунала", сказал: "это тот самый, о котором я вам говорил".
— За что арестованы? — спросил меня последний.
— Вероятно за то, что я русский генерал, другой вины за собой не знаю.
— Отчего же вы не в форме, небось раньше гордились погонами. А вы за что арестованы? — обратился он к моей жене.
— Я не арестована, я добровольно пришла сюда с мужем.
— Вот как. Зачем же вы пришли сюда?
— Я счастливо прожила с ним всю жизнь и хочу разделить его участь до конца.
Вакула, видимо предвкушая театральный эффект, обвел глазами обступивших нас арестованных.
— Не у всех такие жены — вы вашей жене обязаны жизнью, ступайте, — он театральным жестом показал на выход.
Однако вечером нас не выпустили. Оказалось, что мы должны пройти еще через какую-то регистрацию и что из под ареста нас освободят лишь утром. Вакула, обойдя арестованных, вышел. Через десять минут под окнами на молу затрещали выстрелы — три беспорядочных залпа, затем несколько отдельных выстрелов. Мы бросились к окну, но за темнотою ночи ничего не было видно. "Это расстреливают", — сказал кто-то. Некоторые крестились. Это действительно были расстрелы. Уже впоследствии я узнал это, со слов очевидца, старого смотрителя маяка, — на его глазах за три дня были расстреляно более ста человек. Трупы их, с привязанным к ногам грузом, бросались тут же у мола в воду. По занятию немцами Крыма часть трупов была извлечена, в том числе и труп молодого князя Мещерского. Труп старого генерала Ярцева был выброшен на берег в Симеизе через несколько недель после расстрела.
Второй день арестованные ничего не ели. К вечеру принесли ведро с какой-то бурдой и одной общей ложкой. Нам посчастливилось — теще моей удалось через наших тюремщиков прислать нам к вечеру холодную курицу, подушку и два пледа. Мы устроились на полу. Пережитые сильные волнения отразились на моей старой контузии. Своевременно я пренебрег ею и, не докончив курса лечения, вернулся несмотря на предупреждения врачей, в строй. С тех пор всякое сильное волнение вызывало у меня сердечные спазмы, чрезвычайно мучительные. Последние полгода это явление почти прекратилось, однако теперь под влиянием пережитого болезненное явление повторилось вновь. Всю ночь я не мог заснуть, и к утру чувствовал себя столь слабым, что с трудом держался па ногах. Наконец, в одиннадцать часов, нас освободили и мы пешком, в сопровождении одного красногвардейца, вернулись домой. Я слег немедленно в постель и пролежал целую неделю.
Через несколько дней в горах наступило успокоение. Симферополь, Евпатория, Ялта оказались в руках большевиков. Остатки крымцев скрылись в горы. Более тысячи человек, главным образом офицеров, были расстреляны в разных городах. Особо кровавые дни пережил Симферополь. Здесь было расстреляно огромное количество офицеров, в том числе почти все чины крымского штаба во главе со зверски замученным полковником Макухой. Теперь красные войска праздновали победу, всюду происходили торжественные похороны падших красногвардейцев. В Ялте их хоронили в городском саду.
Спеша воспользоваться плодами победы, советы почти еженедельно производили повальные обыски, отбирая драгоценности, белье, верхнее платье. Объявлена была денежная контрибуция, разложенная на наиболее состоятельных лиц. Надо заметить, что все обыски, контрибуции и прочие меры принудительного характера первое время проводились весьма беспорядочно, и легко обходились. Так, в списке капиталистов, подлежащих обложению, третьим номером стояла моя теща (первым номером был известный крымский ростовщик, вторым — графиня Мордвинова). Моя теща отказалась что либо внести и, несмотря на ряд угроз и предупреждений, арестована не была. Проживавшая же в Ялте графиня Толстая, наоборот, поспешила все внести, показала полностью свое имущество, укрыв лишь некоторые драгоценности. Последние она зашила в платье. Об этом донесла ее горничная, и старуха была арестована, последние драгоценности ее были отобраны, и она с дочерью заключена в тюрьму.
На текущие счета был наложен арест и по ним можно было получать лишь сто рублей в неделю. Между тем вследствие разрушения транспорта и боязни постоянных реквизиций подвоз в город совершенно прекратился, и цены на продукты страшно возросли. На сто рублей в неделю, имея большую семью, существовать было совершенно невозможно. Мы прибегали ко всевозможным уловкам, дабы спасти деньги и наиболее ценные вещи. Большинство нашей прислуги были давно служащие у нас и вполне нам преданные. Мы им были отчасти обязаны нашим спасением, ибо они, присоединив некоторых бедняков нашего квартала, которым помогала жена, пришли в день нашего ареста требовать нашего освобождения, и голос их был принят вероятно во внимание, как голос "революционного народа". С помощью наших служащих мы надежно запрятали вещи и деньги. Обыски в эти дни производились людьми неопытными и укрыть вещи не представляло большого затруднения. Деньги мы держали в металлических кронштейнах для портьер. Драгоценности жена зашила в детские куклы; меха, кружева и белье в диванные тюфяки и подушки; оружие свое я закопал в саду. Несмотря на частые обыски, у нас ни разу не были обнаружены эти вещи.
Мы почти не выходили из дому. Вид улицы с толкающимся "революционным пролетариатом" был настолько противен, что без особой нужды не хотелось выходить. Жили все время под угрозой какого либо нового несчастья. Особенно тревожные дни переживал город во время наездов севастопольских матросов. Последние несколько раз приходили на миноносце. В городской думе в эти дни происходили ночные собрания и неизменно, в связи с этими приездами, производились новые аресты. Дважды приходилось нам не ночевать дома. Предупрежденные через нашу прислугу о готовящихся ночью в наших кварталах арестах, мы, с наступлением темноты, уходили из дома, ночуя на дальней окраине города у наших знакомых. Их квартал, населенный татарами, был наиболее спокойный.
С приходом большевиков Крым оказался как бы отрезанным от всего мира. Газеты приходили чрезвычайно неаккуратно. Контрреволюционная печать еще не была в России совершенно задушена, и из разрозненных номеров разных газет мы изредка получали сведения о том, что делается в остальной России. Все эти события — позорный Брест-Литовский мир, падение атаманской власти на Дону и Украинской рады в Киеве на Крыме совсем не отражались и казались известиями из другого мира. Эти случайные известия чередовались с самыми нелепыми слухами, неожиданно возникавшими и столь же быстро заменявшимися другими. То союзническая эскадра, форсировав Дарданеллы, ожидалась со дня на день в Крыму, то немцы присылали какой то корпус для захвата южных плодородных губерний. Все эти слухи еще более раздражали нервы.
Мы решили переехать куда-либо в окрестности Ялты, дабы быть дальше от города, где особенно остро чувствовалась пята хама. Жене удалось устроить мне гражданский паспорт, где я значился горным инженером, и мы в конце февраля перебрались в Мисхор. Хотя в ближайшей татарской деревушке Кореиз был также введен советский строй и имелся свой совдеп, но татарское население, глубоко враждебное коммунизму, приняв внешние формы новой власти, по существу осталось прежним. Единственная разница была введенная для покупки продуктов карточная система, весьма стеснительная. Продуктов вообще, с прекращением подвоза из северной Таврии, в Крыму стало очень мало. Мы отпустили большую часть своей прислуги, оставив лишь совершенно верных нам людей, и поселились в маленькой дачке, ведя замкнутую жизнь и почти никого не видя, хотя кругом жило много знакомых.
Императрица Мария Федоровна и прочие Члены Императорской Фамилии были все поселены в имении Великого Князя Петра Николаевича "Дюльбер", где жили под охраной матросов. К ним, конечно, никого не допускали, хотя в марте молодой княгине Юсуповой удалось добиться разрешения видеть мать свою Великую Княгиню Ксению Александровну и бабушку свою Императрицу Марию Федоровну. Юсуповы жили вблизи от нас, и мы часто с ними виделись. От них мы узнали, что команда, охраняющая Императрицу и Великих Князей, относилась к ним с полным уважением и большой внимательностью. Начальник команды, матрос Черноморского флота, проявлял подчас совершенно трогательное отношение к заключенным. По приходу в Крым немцев тоже самое подтвердили мне Великий Князь Александр Михайлович и Великая Княгиня Ксения Александровна.
В Мисхоре, Алупке и Симеизе большевистская пята ощущалась несравненно менее, нежели в Ялте. За два месяца, которые мы прожили в Мисхоре, было всего два-три обыска у некоторых лиц и то произведенные приехавшими из Ялты красногвардейцами. Мы совершенно избегли обысков.
На страстной неделе распространился слух, что на Украину двинуты немецкие войска, что Киев и Одесса заняты немцами и что в районе Перекопа идет бой. Слуху этому сперва мало кто поверил, однако в последние дни стали появляться все новые и новые сведения; среди красноармейцев стало заметно беспокойство, многие уезжали. Кажется в среду или в четверг, выходя из церкви, я встретил только что прибывшего из Ялты графа Ферзена. Он сообщил мне, что в Ялте в прошлую ночь был произведен вновь ряд обысков, между прочим искали и меня, пришли на нашу дачу и едва не растерзали жившего там князя Гагарина, допытываясь, где нахожусь я. Когда граф Ферзен уезжал из Ялты, к молу подошло какое-то судно, и он видел, как шла погрузка. Говорили, что грузятся семьи комиссаров. Утром татары из Кореиза пришли сказать нам, что из Бахчесарая на Ялту идут немецкие войска. Вечером я отправился с женой в церковь. Подходя к шоссе, мы увидели спешащих к шоссе людей, и узнали от них, что через Кореиз проходит немецкая пехота и артиллерия. Действительно, колонна артиллерии, под прикрытием пехоты, и длинная колонна обозов тянулась по шоссе. Трудно было принять за действительность это движение немецких войск на южном побережье Крыма.
Я испытывал странное, какое-то смешанное чувство. Радость освобождения от унизительной власти хама и больное чувство обиды национальной гордости.
http://militera.lib.ru/memo/russian/vrangel1/01.html
После тревожной, нервной жизни в ставке я поражен был найти в Крыму совершенно иную мирную и, так сказать, глубоко провинциальную обстановку.
Еще с первых дней смуты сюда бежало из Петербурга, Москвы и Киева громадное число семейств. Люди в большинстве случаев богатые и независимые, не связанные со службой или покинувшие ее и в большинстве случаев чуждые политической жизни, они внесли с собой в Крым особую атмосферу, столь далекую от политической борьбы и тревожных переживаний большинства крупных центров России. В окрестностях Ялты проживала после переворота и большая часть Членов Императорской Семьи: престарелая императрица Мария Федоровна с дочерьми Великими Княгинями Ксенией Александровной и Ольгой Александровной, Великие Князья Николай Николаевич, Петр Николаевич, Александр Михайлович с Семьями. В самой Ялте, Алупке, Симеизе и Гурзуфе жил целый ряд лиц петербургского общества, — старых наших знакомых. Все часто виделись между собой. Многие старались перенести сюда привычный уклад петербургской жизни.
Грозную действительность напоминали лишь известия, довольно неаккуратно приходившие с почтой. Через несколько дней после приезда я узнал из газет о трагической гибели генерала Духонина и бегстве Быховских узников. Изредка доходили сведения о продолжающемся уклоне влево демократической Украинской рады и о зреющей на Дону "контрреволюции". В прочность последней я, зная казаков, мало верил, считая, что рано или поздно казачество должно быть увлеченным в революционный вихрь и опомнится, лишь испытав на собственной шкуре прелести коммунистического режима.
Беспечная крымская жизнь продолжалась недолго. Вскоре из северной Таврии пришли первые вести о выступлениях в городах и деревнях всякого сброда, спешившего объединиться под красным знаменем. Местами происходили уже погромы помещичьих усадьб.
Будучи как-то по делам имения в Мелитополе, я впервые на Мелитопольском вокзале увидел красные войска; то возвращались после кровавого урока матросы Черноморского флота, разбитые генералом Калединым под Ростовом. С наглыми, зверскими лицами, обвешанные пулеметными лентами и с ручными гранатами у пояса, они беспорядочными кучками пробирались в Севастополь, врываясь в пассажирские вагоны, выбрасывая женщин и детей и избивая станционных служащих.
По примеру Дона и Украины перед лицом надвигающейся красной волны решили соорганизоваться в лице "Курултая" и крымские татары. Вновь сформированное татарское правительство носило коалиционный характер, хотя преобладала "демократическая политика", ярким представителем которой был председатель правительства и военный министр Сайдамет, по примеру господина Керенского также из адвокатов. Сайдамета, кроме демократических элементов, выдвигала еще и туркофильская группа. В распоряжении правительства имелась и горсточка вооруженной силы: занимавший гарнизоны Симферополя, Бахчисарая и Ялты Крымский драгунский полк, укомплектованный крымскими татарами, несколько офицерских рот, кажется, две полевые батареи. Гарнизон Севастополя и Севастопольская артиллерия были уже в явно большевистском настроении. В Симферополе, местопребывании Курултая, был спешно сформирован и штаб армии, начальником которого состоял генерального штаба полковник Макуха. Совершенно для меня неожиданно я получил в Ялте телеграмму за подписью последнего, сообщающего мне, что крымское правительство предлагает мне должность командующего войсками. Для переговоров мне предлагалось прибыть в Симферополь. В тот же день в Крыму была объявлена всеобщая мобилизация, долженствующая, по расчетам штаба, позволить в кратчайший срок сформировать целый корпус и развернуть кавалерию в бригаду. Я решил приехать в Симферополь и на месте выяснить обстановку, прежде чем дать какой-либо ответ на сделанное мне предложение.
В Симферополе, столице Крыма, застал я оживление необычайное: шла регистрация офицеров, какие-то совещания, беспрерывно заседали разные комиссии. Начальник штаба полковник Макуха произвел на меня впечатление скромного и дельного офицера. Поглощенный всецело технической работой, он, видимо, был далек от политики. Последняя оказалась окрашенной типичной керенщиной: предполагая опереться на армию, штатский крымский главковерх, так же как и коллега его в Петербурге, мыслил иметь армию демократизованную с соответствующими комитетами и комиссарами. С первых же слов моего свидания с Сайдаметом я убедился, что нам не по пути, о чем откровенно ему и сказал, заявив, что при этих условиях я принять предлагаемую мне должность не могу. Сайдамет учел, по-видимому, бесполезность меня уговаривать и лишь просил до отъезда не отказать присутствовать на имеющем быть вечером в штабе совещании. На этом совещании должен был быть рассматриваемым предложенный генерального штаба полковником Достоваловым план захвата Севастопольской крепости. Меня по этому вопросу просили дать заключение. Если бы я еще доселе и колебался в своем отказе принять командование над войсками крымского правительства, то после этого совещания все сомнения мои должны были исчезнуть. Хотя предложенный и разработанный полковником Достоваловым план и был всеми присутствовавшими на совещании военными лицами, в том числе и мною, и начальником штаба полковником Макухой, признан совершенно неосуществимым, тем не менее "военный министр", выслушав присутствовавших, заявил, что соглашается с полковником Достоваловым и предложил начальнику штаба отдать немедленно распоряжение для приведения предложенного полковником Достоваловым плана в исполнение. На утро я выехал в Ялту.
8-го января утром по городу распространились слухи, что ночью произошло столкновение между двумя эскадронами Крымских драгун, расположенных в Ливадийском дворце, и местной красной гвардией, что крымцы отошли в горы, и власть в городе захвачена советами. Около полудня, от имени советов, появились прокламации, указывающие на то, что отныне единственною властью в городе является местный совет и требующие немедленной сдачи обывателями всякого оружия. Под вечер прибыло в город судно, и высадившиеся матросы, руководимые членами местного совета, приступили к повальным обыскам.
Эти обыски не миновали и нас. Часов в десять вечера к нам на дачу на Нижне-Массандровской улице явились человек шесть матросов, обвешанные пулеметными лентами и гранатами, предъявили какой то мандат и требование допустить их для производства обыска в квартиру. Я отдал приказание их впустить и предоставить полную свободу, наблюдая лишь за тем, чтобы, воспользовавшись обыском, представители "революционного народа" чего либо не стянули. Все имевшееся у нас оружие еще с утра было надежно спрятано в подвале и на чердаке. Сам я во время обыска, дабы избегнуть необходимости разговаривать с проходимцами, сел за карточный стол и начал играть в пикет со своим сынишкой, совершенно не обращая внимания на шаривших по столам и комодам матросов. Последние всячески, видимо, старались вывести меня из себя, делая вслух дерзкие замечания, намеренно производя шум и передвигая мебель. Но убедившись, что ничто не действует, оставили нас в покое. К этому испытанному приему я впоследствии прибегал не раз во время обысков.
Около девяти часов 10 января я проснулся от орудийной стрельбы. От прислуги узнал, что ночью спустились с гор Крымские драгуны, что западная часть города ими занята, что на рассвете из Севастополя прибыли два миноносца, которые и обстреливают город. Одевшись, я вышел на балкон вместе с гостившим у нас братом жены. В городе слышалась сильная ружейная стрельба, часто рвались шрапнели, обстреливалась, главным образом, центральная часть города. От снарядов значительно пострадали некоторые здания. Два снаряда попали в соседний с нашей дачей дом, а несколько осколков упало у нас в саду.
Около полудня мне пришли доложить, что отряд матросов находится в саду, и посты выставлены у входа в усадьбу. Я прошел в сад и увидел человек пятнадцать матросов и вооруженных штатских, столпившихся у балкона:
— Кто здесь старший? — спросил я.
Вышел какой то матрос.
— Вот, заявляю вам, что я генерал, а это, — указал я на моего шурина — тоже офицер — ротмистр. Знайте, что мы не скрываемся.
О нашем присутствии матросы, видимо, уже знали.
— Это хорошо, — сказал назвавший себя старшим, — мы никого не трогаем, кроме тех, кто воюет с нами.
— Мы только с татарами воюем, — сказал другой, — Матушка Екатерина еще Крым к России присоединила, а они теперь отлагаются...
Как часто впоследствии вспоминал я эти слова, столь знаменательные в устах представителя "сознательного" сторонника красного интернационала.
К вечеру крымцы оставили город, с ними бежали очень многие обыватели из живших в занятых крымцами кварталах.
Одиннадцатого января часов в десять утра я был разбужен каким-то шумом. Приподнявшись на кровати, я услышал громкие голоса, топот ног и хлопанье дверей. В комнату ворвались человек шесть матросов, с винтовками в руках, увешанные пулеметными лентами. Двое из них, подбежав к кровати, направили на меня винтовки, крича: "ни с места, вы арестованы". Маленький прыщавый матрос с револьвером в руке, очевидно старший в команде, отдал приказание двум товарищам встать у дверей, никого в комнату не пропуская.
— Одевайтесь, — сказал он мне.
— Уберите ваших людей, — ответил я, — вы видите, что я безоружен и бежать не собираюсь. Сейчас я оденусь и готов идти с вами.
— Хорошо, — сказал матрос, — только торопитесь, нам некогда ждать.
Матросы вышли, и я, быстро одевшись, прошел в коридор и, окруженный матросами, пошел к выходу. В дверях я увидел жавшихся в кучу, плачущих наших служащих. В саду, у подъезда, нас ждали еще человек десять матросов и с ними недавно выгнанный мною помощник садовника; пьяница и грубиян, он незадолго перед этим на какое то замечание жены моей ответил грубостью. Я как раз в это время выходил в сад и, услышав, как грубиян дерзил жене, вытянул его тростью. На следующий день он был уволен и теперь привел матросов.
— Вот, товарищи, этот самый генерал возился с татарами, я свидетельствую, что он контрреволюционер, враг народа, — увидев меня, закричал негодяй.
С балкона, в сопровождении двух матросов, спускался брат моей жены, также задержанный. Пройдя садом, мы вышли на улицу, где ждали присланные за нами два автомобиля; кругом стояла толпа народа. Слышались ругань и свист, некоторые соболезновали. Какой то грек, подойдя к матросам, пытался за нас заступиться:
— Товарищи, я их знаю, — показывая на нас, сказал он, — они ни в чем не виноваты, и в бою не участвовали.
— Ладно, там разберутся, — отстранил его один из матросов.
Мы стали садиться в автомобиль, когда, расталкивая толпу, появилась моя жена. Подбежав к автомобилю, она ухватилась за дверцу и пыталась сесть, матросы ее не пускали. Я также пробовал уговаривать ее остаться, но она ничего слушать не хотела, плакала и требовала, чтобы ее пустили ехать со мной. "Ну ладно, товарищи, пусть едет", — сказал наконец один из матросов. Автомобили помчались по улице по направлению к молу. Там виднелась большая толпа, оттуда слышались крики. Два миноносца, стоя у мола, изредка обстреливали город. Автомобили остановились у пришвартовавшегося миноносца. "Вот они, кровопийцы. Что там разговаривать, в воду их", — послышались крики из толпы. Мне бросились в глаза лежавшие на молу два трупа, кругом стояла лужа крови... Стараясь не смотреть на окружавшие нас зверские лица, я быстро прошел по сходням на миноносец, вместе с женой и шурином. Нас провели в какую-то каюту. Почти тотчас же в каюту вошел какой-то человек в морской офицерской форме, но без погон. Он поразил меня своим убитым и растерянным видом. Жена бросилась к нему и стала спрашивать, что с нами будет; он пытался ее успокоить, отрекомендовался капитаном миноносца и обещал сделать все, чтобы скорее разобрать наше дело:
— Вам нечего бояться, если вы невиновны. Сейчас ваше дело разберут и, вероятно, отпустят, — говорил он, но ясно было, что сам не верит в свои слова...
Шум и топот раздались близ каюты, и толпа матросов появилась в дверях. Они требовали выдачи нас и немедленной расправы. С большим трудом капитану и пришедшим к нему на помощь двум, трем матросам удалось уговорить их уйти и предоставить нашу участь суду.
Через полчаса привели еще одного арестованного — какого-то инженер-полковника. По его словам, он был захвачен также по навету служащего, с которым у него были денежные расчеты. Он больше всего беспокоился об оставленных им дома деньгах и важных документах, которые могли пропасть.
Жуткое, неизъяснимо тяжелое чувство охватило меня. Я привык глядеть смерти в глаза, и меня не страшила опасность; но мысль быть расстрелянным своими же русскими солдатами, расстрелянным, как грабитель или шпион, была неизъяснимо тяжела. Больше всего ужасала меня мысль, что самосуд произойдет на глазах у жены, и я решил сделать все возможное, чтобы ее удалить. Между тем, она упросила капитана провести ее в судовой комитет и там пыталась говорить и разжалобить. Наконец, она вернулась, конечно, ничего не добившись. Я стал уговаривать ее пойти домой:
— Здесь ты помочь мне не можешь, — говорил я, — а там ты можешь найти свидетелей и привести их, чтобы удостоверили мое неучастие в борьбе.
После долгих колебаний она решилась. Я был уверен, что уже больше ее не увижу. Сняв с руки часы-браслет, которые она подарила мне невестой и которые я всегда носил, я сказал ей:
— Возьми это с собой, спрячь. Ты знаешь, как я ими дорожу, а здесь их могут отобрать.
Она взяла часы, и, плача, вышла на палубу. Не прошло и пяти минут, как она вернулась. На ней не было лица:
— Я поняла, все кончено, — сказала она, — я остаюсь с тобой.
На ее глазах только что толпа растерзала офицера.
Ежеминутно ожидая конца, просидели мы в каюте до сумерек. Около пяти часов в каюту вошли несколько матросов и с ними молодой человек в кепке и френче, с бритым лицом, державшийся с большим апломбом. Обратившись к сидевшему с нами полковнику, он объявил ему, что он свободен — "вы же, — сказал он, обращаясь ко мне и к моему шурину, — по решению судового комитета предаетесь суду революционного трибунала. Вечером вас переведут в помещение арестованных". Полковник вышел, но минут через десять мы увидели его вновь. Он горячо спорил с сопровождавшим его матросом: "я требую, чтобы мне вернули мои часы и мой бумажник, в нем важные для меня документы", горячился он. Матрос казался смущенным, "я ничего не знаю, — говорил он, — обождите здесь, сейчас приглашу комиссара", он вышел. —
— Моего освобождения потребовали мои служащие, — портовые рабочие. За вас также пришла просить толпа народа, — быстро проговорил полковник, — не беспокойтесь, Бог даст и вам удастся отсюда выбраться...
Пришел комиссар, и полковник вышел с ним.
Вскоре за нами пришли. Под конвоем красногвардейцев нас повели в здание таможни, где содержались многочисленные арестованные. Было темно, дул холодный ветер и шел дождь. Толпа разошлась, и мы беспрепятственно прошли в нашу новую тюрьму. В огромном зале с выбитыми стеклами и грязным заплеванным полом, совершенно почти без мебели, помещалось человек пятьдесят арестованных. Тут были и генералы, и молодые офицеры, и студенты, и гимназисты, и несколько татар, и какие то оборванцы. Несмотря на холод и грязь, здесь на людях все же было легче. Хотя все лежали, но никто видимо не спал, слышался тихий разговор, тяжелые вздохи. На лестнице стояла толпа матросов и красногвардейцев, и оттуда доносилась площадная ругань. Вскоре стали вызывать к допросу. Допрос длился всю ночь, хотя допрашивали далеко не всех. Вскоре вызвали меня. Допрашивал какой-то студент в пенсне, маленький и лохматый. Сперва задавались обычные вопросы об имени, годах, семейном положении. Затем он предложил вопрос, признаю ли я себя виновным.
— В чем? — вопросом ответил я.
Он замялся.
— За что же вы арестованы?
— Это я должен был бы спросить вас, но думаю, что и вы этого не знаете. О настоящей причине я могу только догадываться, — и я рассказал ему о том, как побил нагрубившего жене помощника садовника, из мести ложно донесшего на меня: — Я не знаю, есть ли у вас жена, — добавил, — думаю, что если есть, то вы ее также в обиду бы не дали.
Он ничего не ответил и, записав мое показание, приказал конвойным отвести меня в камеру арестованных. С утра стали приводить новых арестованных. К вечеру доставили хорошего нашего знакомого, молодого князя Мещерского, офицера Конно-Гренадерского полка, задержанного при попытке бежать в горы.
Часов около восьми в комнату вошел матрос крупного роста, красивый блондин с интеллигентным лицом; его сопровождали несколько человек, в том числе допрашивавший нас ночью студент и виденный мною на миноносце комиссар.
— Это председатель трибунала, товарищ Вакула, — сказал один из наших сторожей, — сейчас будут вас допрашивать.
"Революционный трибунал" переходил от одного арестованного к другому. Мы увидели, как увели куда то старого генерала Ярцева, князя Мещерского, какого-то студента, еще кого-то... Товарищ Вакула подошел к нам. Я слышал, как студент, допрашивавший меня накануне, нагнувшись к уху председателя "революционного трибунала", сказал: "это тот самый, о котором я вам говорил".
— За что арестованы? — спросил меня последний.
— Вероятно за то, что я русский генерал, другой вины за собой не знаю.
— Отчего же вы не в форме, небось раньше гордились погонами. А вы за что арестованы? — обратился он к моей жене.
— Я не арестована, я добровольно пришла сюда с мужем.
— Вот как. Зачем же вы пришли сюда?
— Я счастливо прожила с ним всю жизнь и хочу разделить его участь до конца.
Вакула, видимо предвкушая театральный эффект, обвел глазами обступивших нас арестованных.
— Не у всех такие жены — вы вашей жене обязаны жизнью, ступайте, — он театральным жестом показал на выход.
Однако вечером нас не выпустили. Оказалось, что мы должны пройти еще через какую-то регистрацию и что из под ареста нас освободят лишь утром. Вакула, обойдя арестованных, вышел. Через десять минут под окнами на молу затрещали выстрелы — три беспорядочных залпа, затем несколько отдельных выстрелов. Мы бросились к окну, но за темнотою ночи ничего не было видно. "Это расстреливают", — сказал кто-то. Некоторые крестились. Это действительно были расстрелы. Уже впоследствии я узнал это, со слов очевидца, старого смотрителя маяка, — на его глазах за три дня были расстреляно более ста человек. Трупы их, с привязанным к ногам грузом, бросались тут же у мола в воду. По занятию немцами Крыма часть трупов была извлечена, в том числе и труп молодого князя Мещерского. Труп старого генерала Ярцева был выброшен на берег в Симеизе через несколько недель после расстрела.
Второй день арестованные ничего не ели. К вечеру принесли ведро с какой-то бурдой и одной общей ложкой. Нам посчастливилось — теще моей удалось через наших тюремщиков прислать нам к вечеру холодную курицу, подушку и два пледа. Мы устроились на полу. Пережитые сильные волнения отразились на моей старой контузии. Своевременно я пренебрег ею и, не докончив курса лечения, вернулся несмотря на предупреждения врачей, в строй. С тех пор всякое сильное волнение вызывало у меня сердечные спазмы, чрезвычайно мучительные. Последние полгода это явление почти прекратилось, однако теперь под влиянием пережитого болезненное явление повторилось вновь. Всю ночь я не мог заснуть, и к утру чувствовал себя столь слабым, что с трудом держался па ногах. Наконец, в одиннадцать часов, нас освободили и мы пешком, в сопровождении одного красногвардейца, вернулись домой. Я слег немедленно в постель и пролежал целую неделю.
Через несколько дней в горах наступило успокоение. Симферополь, Евпатория, Ялта оказались в руках большевиков. Остатки крымцев скрылись в горы. Более тысячи человек, главным образом офицеров, были расстреляны в разных городах. Особо кровавые дни пережил Симферополь. Здесь было расстреляно огромное количество офицеров, в том числе почти все чины крымского штаба во главе со зверски замученным полковником Макухой. Теперь красные войска праздновали победу, всюду происходили торжественные похороны падших красногвардейцев. В Ялте их хоронили в городском саду.
Спеша воспользоваться плодами победы, советы почти еженедельно производили повальные обыски, отбирая драгоценности, белье, верхнее платье. Объявлена была денежная контрибуция, разложенная на наиболее состоятельных лиц. Надо заметить, что все обыски, контрибуции и прочие меры принудительного характера первое время проводились весьма беспорядочно, и легко обходились. Так, в списке капиталистов, подлежащих обложению, третьим номером стояла моя теща (первым номером был известный крымский ростовщик, вторым — графиня Мордвинова). Моя теща отказалась что либо внести и, несмотря на ряд угроз и предупреждений, арестована не была. Проживавшая же в Ялте графиня Толстая, наоборот, поспешила все внести, показала полностью свое имущество, укрыв лишь некоторые драгоценности. Последние она зашила в платье. Об этом донесла ее горничная, и старуха была арестована, последние драгоценности ее были отобраны, и она с дочерью заключена в тюрьму.
На текущие счета был наложен арест и по ним можно было получать лишь сто рублей в неделю. Между тем вследствие разрушения транспорта и боязни постоянных реквизиций подвоз в город совершенно прекратился, и цены на продукты страшно возросли. На сто рублей в неделю, имея большую семью, существовать было совершенно невозможно. Мы прибегали ко всевозможным уловкам, дабы спасти деньги и наиболее ценные вещи. Большинство нашей прислуги были давно служащие у нас и вполне нам преданные. Мы им были отчасти обязаны нашим спасением, ибо они, присоединив некоторых бедняков нашего квартала, которым помогала жена, пришли в день нашего ареста требовать нашего освобождения, и голос их был принят вероятно во внимание, как голос "революционного народа". С помощью наших служащих мы надежно запрятали вещи и деньги. Обыски в эти дни производились людьми неопытными и укрыть вещи не представляло большого затруднения. Деньги мы держали в металлических кронштейнах для портьер. Драгоценности жена зашила в детские куклы; меха, кружева и белье в диванные тюфяки и подушки; оружие свое я закопал в саду. Несмотря на частые обыски, у нас ни разу не были обнаружены эти вещи.
Мы почти не выходили из дому. Вид улицы с толкающимся "революционным пролетариатом" был настолько противен, что без особой нужды не хотелось выходить. Жили все время под угрозой какого либо нового несчастья. Особенно тревожные дни переживал город во время наездов севастопольских матросов. Последние несколько раз приходили на миноносце. В городской думе в эти дни происходили ночные собрания и неизменно, в связи с этими приездами, производились новые аресты. Дважды приходилось нам не ночевать дома. Предупрежденные через нашу прислугу о готовящихся ночью в наших кварталах арестах, мы, с наступлением темноты, уходили из дома, ночуя на дальней окраине города у наших знакомых. Их квартал, населенный татарами, был наиболее спокойный.
С приходом большевиков Крым оказался как бы отрезанным от всего мира. Газеты приходили чрезвычайно неаккуратно. Контрреволюционная печать еще не была в России совершенно задушена, и из разрозненных номеров разных газет мы изредка получали сведения о том, что делается в остальной России. Все эти события — позорный Брест-Литовский мир, падение атаманской власти на Дону и Украинской рады в Киеве на Крыме совсем не отражались и казались известиями из другого мира. Эти случайные известия чередовались с самыми нелепыми слухами, неожиданно возникавшими и столь же быстро заменявшимися другими. То союзническая эскадра, форсировав Дарданеллы, ожидалась со дня на день в Крыму, то немцы присылали какой то корпус для захвата южных плодородных губерний. Все эти слухи еще более раздражали нервы.
Мы решили переехать куда-либо в окрестности Ялты, дабы быть дальше от города, где особенно остро чувствовалась пята хама. Жене удалось устроить мне гражданский паспорт, где я значился горным инженером, и мы в конце февраля перебрались в Мисхор. Хотя в ближайшей татарской деревушке Кореиз был также введен советский строй и имелся свой совдеп, но татарское население, глубоко враждебное коммунизму, приняв внешние формы новой власти, по существу осталось прежним. Единственная разница была введенная для покупки продуктов карточная система, весьма стеснительная. Продуктов вообще, с прекращением подвоза из северной Таврии, в Крыму стало очень мало. Мы отпустили большую часть своей прислуги, оставив лишь совершенно верных нам людей, и поселились в маленькой дачке, ведя замкнутую жизнь и почти никого не видя, хотя кругом жило много знакомых.
Императрица Мария Федоровна и прочие Члены Императорской Фамилии были все поселены в имении Великого Князя Петра Николаевича "Дюльбер", где жили под охраной матросов. К ним, конечно, никого не допускали, хотя в марте молодой княгине Юсуповой удалось добиться разрешения видеть мать свою Великую Княгиню Ксению Александровну и бабушку свою Императрицу Марию Федоровну. Юсуповы жили вблизи от нас, и мы часто с ними виделись. От них мы узнали, что команда, охраняющая Императрицу и Великих Князей, относилась к ним с полным уважением и большой внимательностью. Начальник команды, матрос Черноморского флота, проявлял подчас совершенно трогательное отношение к заключенным. По приходу в Крым немцев тоже самое подтвердили мне Великий Князь Александр Михайлович и Великая Княгиня Ксения Александровна.
В Мисхоре, Алупке и Симеизе большевистская пята ощущалась несравненно менее, нежели в Ялте. За два месяца, которые мы прожили в Мисхоре, было всего два-три обыска у некоторых лиц и то произведенные приехавшими из Ялты красногвардейцами. Мы совершенно избегли обысков.
На страстной неделе распространился слух, что на Украину двинуты немецкие войска, что Киев и Одесса заняты немцами и что в районе Перекопа идет бой. Слуху этому сперва мало кто поверил, однако в последние дни стали появляться все новые и новые сведения; среди красноармейцев стало заметно беспокойство, многие уезжали. Кажется в среду или в четверг, выходя из церкви, я встретил только что прибывшего из Ялты графа Ферзена. Он сообщил мне, что в Ялте в прошлую ночь был произведен вновь ряд обысков, между прочим искали и меня, пришли на нашу дачу и едва не растерзали жившего там князя Гагарина, допытываясь, где нахожусь я. Когда граф Ферзен уезжал из Ялты, к молу подошло какое-то судно, и он видел, как шла погрузка. Говорили, что грузятся семьи комиссаров. Утром татары из Кореиза пришли сказать нам, что из Бахчесарая на Ялту идут немецкие войска. Вечером я отправился с женой в церковь. Подходя к шоссе, мы увидели спешащих к шоссе людей, и узнали от них, что через Кореиз проходит немецкая пехота и артиллерия. Действительно, колонна артиллерии, под прикрытием пехоты, и длинная колонна обозов тянулась по шоссе. Трудно было принять за действительность это движение немецких войск на южном побережье Крыма.
Я испытывал странное, какое-то смешанное чувство. Радость освобождения от унизительной власти хама и больное чувство обиды национальной гордости.
http://militera.lib.ru/memo/russian/vrangel1/01.html
Відповіді
2007.06.03 | Брат-1
Сергей Карпенко ("Доброволец"): в Крым пришли немцы
Сергей Карпенко
Доброволец
Эпизоды из жизни генерала Врангеля
версия для печати (18838)
« ‹ – › »
Апрель 1918. Мисхор – Ялта
Когда на пятой неделе Великого поста до Мисхора, куда Врангель перебрался из Ялты с женой Ольгой и детьми – подальше от большевистских обысков и расстрелов, – долетели слухи, что немцы заняли Киев, а австрийцы – Одессу, никто поначалу не поверил. Но спустя день-два пришли известия: у Перекопа немцы ведут бой с красной гвардией, и та уже уносит ноги...
Еще через несколько дней утром пришли татары из соседней деревушки Кореиз, принесли, как всегда, свежие продукты на продажу и спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся, сообщили: немцы идут из Бахчисарая на Ялту. А после обеда, отправившись с женой к вечерне, увидели необычное оживление: из улочек и парковых аллей группки жителей спешили вверх к шоссе. По восклицаниям и отрывистым репликам стало ясно: через Кореиз проходят немцы. Подхваченные общим волнением, устремились вместе со всеми...
Хорошо укатанное Ялтинское шоссе серой лентой слегка изгибалось между нагромождением скал и спускающимся к морю парком. И по нему, действительно, из Ялты на Севастополь медленно двигалась под прикрытием пехоты колонна артиллерии. Следом, исчезая за поворотом, бесконечным хвостом тянулся обоз. Что-то странное, не изведанное прежде испытал Врангель при взгляде на щетину длинных и плоских штыков, тускло поблескивающих на закатном солнце, на ряды серых глубоких касок и квадратных ранцев – эти столь знакомые внешние черты рейхсвера. К радости избавления от унизительной власти хама примешалась, схватив за горло, саднящая горечь. И в страшном сне не могло такое привидиться: по южному берегу Крыма маршируют самоуверенно, как по балтийскому побережью какой-нибудь Восточной Пруссии, тевтоны.
Жена, отвернувшись и уткнув лицо в ладони, расплакалась.
– Ну, будет, Олясь... – внезапно просевший голос отказался слушаться... Но немцы – вскоре Врангель вынужден был отдать им справедливость – повели себя корректно: “посадили” на власть в Крыму русского генерала Сулькевича, татарина по крови и магометанина по вере, разрешили пользоваться счетами в банках и вернули владельцам имущество и квартиры, отнятые большевиками. Старались не выставлять напоказ свое присутствие. Сразу открылись магазины, и татары повезли продукты на рынки.
Пасхальная неделя стала настоящим воскресеньем для всех, кто попрятался по своим дачам, спасаясь от ужасов большевистской анархии. Дни стояли тихие и солнечные, с ярко-синего неба исчезли все до единого облачка. Зацвели персики, абрикосы и миндаль. Вместе с природой вернулись к жизни люди: высыпали на пляжи, снова ходили друг к другу в гости, ездили в Ялту за покупками и развлечься.
С немцами появились в Крыму и газеты, в основном киевские. Первые же принесли ужасную весть: Корнилов погиб под Екатеринодаром и Добровольческая армия – бывшему главковерху удалось собрать всего-навсего три тысячи офицеров и юнкеров – совершенно большевиками уничтожена. Сердце перечило разуму и верить этому не хотело.
А в конце Пасхальной недели – с десятидневным опозданием – узнал Врангель из газет о ликвидации немцами ими же спасенной социалистической Центральной рады, образовании гетманства и избрании на каком-то водевильном “съезде хлеборобов” гетманом Украины генерала Скоропадского. Изумлению не было предела: вот так вольт исполнил его старый приятель и сослуживец!..
В тот роковой июль 14-го, не чуя ни сном ни духом скорого кошмарного будущего, с вдохновением и жаждой нового, после Семилетней войны, взятия Берлина, под прошибающий до слез марш “Прощание славянки” выступили они на войну, сразу прозванную Второй Отечественной. Каким же глупцом он был тогда! Захлебывался от мальчишеского восторга после первых скоротечных перестрелок и разведок боем, обошедшихся без потерь: “Вот это жизнь! Не приведи Бог снова вернуться в казарму”. Не он один – все верили: через полгода – разгром супостата и парад в Берлине...
Как же много ждали они от этой войны! Реванша за Цусиму и Мукден. Установления контроля над проливами, Константинополем и всеми Балканами, населенными братьями-славянами. Присоединения Восточной Пруссии, Галиции, Подкарпатской Руси и Буковины. Наконец, наград, чинов и славы...
А в итоге – трехсотлетний дом Романовых рухнул, армия отказалась драться с врагом, покрыла себя позором нарушения присяги и развалилась, Россия корчится в муках, и рвут ее, обессиленную, на куски... А старинный приятель Павел Скоропадский вознесся на германских штыках до “гетмана” придавленной германским же сапогом Малороссии. Форменное бесчестье!
Да не в бесчестье Павла главная беда, а в нем самом: не с его характером и привычками браться за власть, когда она меньше всего похожа на самое себя, а больше – на кисель. Точнее – на разлитый деготь, готовый вот-вот вспыхнуть: не сгоришь дотла, так вымажешься с головы до пят. И все же, так или иначе, Украина – единственный островок хоть какого-то порядка и надежды, который образовался – пусть при корыстной помощи немцев, да пусть хоть самого черта – в бескрайнем океане кровавой российской анархии. Так почему бы там не поискать привычного и достойного дела? Раз есть гетман – должны быть войска, а значит – нужны командиры. В том числе – конницы.
Мысль поехать в Киев, увидеться со Скоропадским и выяснить тамошнюю обстановку овладела им мгновенно.
http://magazines.russ.ru/nj/2004/235/karrp2.html
2007.06.03 | Експерт
Re: Сергей Карпенко ("Доброволец"): в Крым пришли немцы
Эка, как жизнь "распоряжается" с выпускниками МГИАИ...Сергей Карпенко - выпускник историко-архивного института
2007.06.03 | Chief
Re: Сергей Карпенко ("Доброволец"): в Крым пришли немцы
Експерт пише:> Эка, как жизнь "распоряжается" с выпускниками МГИАИ...
>
> Сергей Карпенко - выпускник историко-архивного института
...и мой преподаватель в Историко-архивном... Он всегда занимался этим периодом Крыма. Под его руководством я писала курсовик по правительству С.Сулькевича.
2007.06.03 | Alessandro
Раз такое дело...
Меня давно интересует такая вещь: почему Сулькевич где-то фигурирует как Сулейман, а где-то как Мацей (или даже Матвей) Александрович? Если он был мусульманин, то откуда у него было христианское имя с христианским же отчеством?2007.06.03 | Chief
Re: Раз такое дело...
Alessandro пише:> Меня давно интересует такая вещь: почему Сулькевич где-то фигурирует как Сулейман, а где-то как Мацей (или даже Матвей) Александрович? Если он был мусульманин, то откуда у него было христианское имя с христианским же отчеством?
Трудно сказать - работа-то была не об имени Сулькевича, а о его правительстве
А вот, кстати, среди множества биографий есть и такая:
"Сулькевич Сулейман (1865—1920) — генерал-лейтенант, литовский татарин-католик, глава крымского правительства при немцах (с 13 июня 1918 г.)".
Странно, неужели и вправду католик?
http://brb.silverage.ru/zhslovo/sv/mv/?r=proza&id=9
2007.06.03 | Брат-1
Re: Раз такое дело...
Могу подкинуть ещё пару биографий. Замечу, что странности - кажущиеся. Время "той" революции было такое, что, во-первых, всплывали наверх наиболее необычные личности, во-вторых - они меняли свою ориентацию сколько угодно раз.Итак:
Сулькевич Магомет Сулейманович (20.12.1864-?). Генерал-майор (1910). Генерал-лейтенант (26.04.1915). Окончил Воронежский кадетский корпус, Михайловское артиллерийское училище и Николаевскую академию Генерального штаба (1894). Участник похода в Китай 1900— 1901. Участник русско-японской войны 1904—1905. Участник Первой Мировой войны: генерал-квартирмейстер Иркутского Военного округа, 1914—1915. С 26.02.1915 командир 33-й пехотной дивизии, 1915—1916. Командир Мусульманского конного корпуса; 1916—02.1918). Будучи мусульманином, после революции и заключения Брест-Литовского мира, находясь в Крыму, при поддержке вошедших на Украину немецких войск и после разгрома татарскими националистами Таврической Советской Социалистической Республики (большевики Слуцкий, Миллер) — председатель вновь созданного краевого Крымского правительства; 25.06—18.II.1918. Пытался (посетив Германию) добиться признания независимого Крыма и предлагал даже создание независимого Крымского ханства под покровительством Турции и Германии. Вследствие возникших разногласий среди членов правительства и высадки союзников в Севастополе передал полномочия Крымскому краевому правительству во главе с эсером Крымом С. С., которого 15.11.1918 на совещании земских и городских гласных Крыма избрали на этот пост.
Использованы материалы кн.: Валерий Клавинг, Гражданская война в России: Белые армии. Военно-историческая библиотека. М., 2003.
--------------------------------------------------------------------------------
Сулькевич Матвей Александрович (20.7.1865 - 1920, Баку), рус. генерал-лейтенант (26.4.1915). По происхождению литовский татарин. Образование получил в Михайловском арт. училище и Николаевской академии Генштаба (1894). Служил в штабах 34-й пех. дивизии, VIII АК, Одесского ВО. Участник Китайского похода: с 7.8.1900 штаб-офицер для особых поручений при штабе десантного корпуса. С 17.12.1900 начальник штаба Очаковской крепости, с 10.4.1902 штаб-офицер для поручений при штабе Одесского ВО, 3.10.1903-21.5.1905 начальник штаба 15-й пех. дивизии. Участник рус.-японской войны: с 11.6.1905 командир 57-го пех. Модлинского полка. С 23.6.1910 штаб-офицер для поручений при начальнике Генштаба, с 17.10.1910 окружной генерал-квартирмейстер штаба Иркутского ВО, с 14.6.1912 начальник штаба VII АК. 23.5.1914 назначен начальником штаба XI АК ген. В.В. Сахарова, с которым вступил в войну. С 26.2.1915 начальник 33-й пех. дивизии (129-й Бессарабский великого князя Михаила Александровича, 130-й Херсонский великого князя Андрея Владимировича, 131-й Тираспольский и 132-й Бендерский полки). 27.2.1917 возглавил XXXVII АК. После выступления Л.Г. Корнилова С. 20.9.1917 зачислен в резерв чинов при штабе Двинского ВО, но уже 7 окт. вернулся в свой корпус. В окт. 1917 С. был выдвинут на пост командира 1 мусульманского корпуса, который планировало начать формировать Временное правительство. После Октябрьской революции уехал в Крым. При поддержке герм. войск 25.6.1918 сформировал Крымское краевое правительство, где занял пост премьер-министра, министра внутренних дел и военного министра. В июле в Германию направлена делегация правительства, пытавшаяся заручиться поддержкой в вопросе создания независимого Крымского государства (под контролем Турции и Германии). Действия С. вызвали раскол в правительстве. После высадки англо-франц. войск С. (неподходивший союзникам как германофил) 15.11.1918 передал власть правительству С.С. Крыма.
Использован материал из кн.: Залесский К.А. Кто был кто в первой мировой войне. Биографический энциклопедический словарь. М., 2003
Глава правительства
«Ежегодник татарский» Вильно, 1932 г., стр. 247 «Арслан-Бей, генерал Мацей Сулькевич». Перевод с польского Юсуфа Криницкого.
Мацей Сулькевич происходит из рода литовских татар. Отец его, Александр Сулькевич, подполковник русского гусарского полка, мать, Розалия, из рода Соболевских. М. Сулькевич родился 20 июня 1865 года в родовом имении Кемейши Лидского повета; его имя было вписано в метрические книги мусульманского прихода в Некрашунцах. Военное образование будущий генерал получил в России в Воронежском кадетском корпусе, затем в Михайловской артиллерийской школе и, наконец, в Академии Генерального шта6а, которую закончил в 1894 г. С 1883 года Сулькевич на службе в русской армии, в 1886 году он получает первый офицерский чин подпоручика, затем проходит ряд офицерских рангов вплоть до генерала, получая в октябре 1910 года чин генерал-майора, а в апреле 1915 года - генерал-лейтенанта. Он занимал ряд важных постов в русской армии: в ранге подполковника участвовал в войне с Китаем ( 1900 - 1901 гг.); в звании полковника - в русско-японской войне (1904-1905гг.); в качестве начальника штаба 15-ой пехотной дивизии, а затем командующего Модлинского пехотного полка. Во время этой военной кампании был отмечен среди прочих наград также золотой шпагой "За отвагу".
До июля 1910 гола Сулькевич командовал вышеупомянутым пехотным полком, который в мирное время находился в Одессе. Начало мировой войны 1914 года застало генерала в Одессе на посту начальника штаба 7-го пехотного корпуса, который он занимал после 2-летнего пребывания в Сибири, где был генерал-квартмейстером Иркутского Военного Округа» Мировую войну Сулькевич начал начальником штаба корпуса, а затем (с 25 февраля 1915 года) стал командующим 33 дивизии пехоты, а с марта 1917 года - командующим 37-го пехотного корпуса Северного фронта. Свою службу в русской армии генерал закончил в 1918 году на посту командующего 1-м Мусульманским корпусом, формирование которого началось по его инициативе на Румынском фронте во второй половине 1917 года.
Как военачальник, генерал Сулькевич был одним из самых талантливых офицеров Генерального штаба, отличаясь выдающимися научными, организаторскими и тактическими способностями: он сыграл важную роль в обучении воинов Одесского округа, где несколько лет работал. Благодаря ему, маневры, военные учения и другие занятия получили широкое распространение. Сулькевич издал два тома своих распоряжений и указаний, известных не только в русской армии, но и за границей. Кроме военного дела, генерал проявлял живой интерес и к мусульманской проблеме. В 1902 году в Одесской воинской типографии он издает труд польского востоковеда профессора А. Мухлинского "Исследование о происхождении и состоянии литовских татар".
Вскоре после начала Российской революции 1917 года генерал Сулькевич вступает в контакт с Центральным комитетом (так называемым "Аскери Шуро" с центром в Казани), избранным в Москве в мае 1917 г. на Всероссийском съезде делегатов Мусульманских военных организаций, и начинает формирование на Румынском фронте 1-го Отдельного Мусульманского корпуса. Распоряжение его по вопросу 3-х мусульманских дивизий было напечатано в свое время в "Известиях" Всероссийского мусульманского Совета.
В глубине души генерал лелеял мысль о вводе мусульманского корпуса в Крым или Казань, чтобы претворить в жизнь национальные устремления местных мусульман. Этот корпус формировался в Яссах из офицеров и рядовых русской армии. В марте 1917 года корпус был переброшен в Тирасполь, а тем временем между большевиками и крымским правительством началась война. "Аскери Шуро" приказало генералу Сулькевичу двигаться с войском на помощь к мусульманам в Крым, но этого он не смог осуществить из-за препятствий со стороны немецкой армии. Мусульманский корпус был разоружен по приказу немецкого командования весной 1918 года, а сам генерал прибыл в Крым с горсткой офицеров. Здесь он, с согласия немецкого командования, создал Крымское правительство, в котором занял одновременно посты премьер-министра, министра армии и Флота и министра внутренних дел. Остальные посты в Совете Министров распределились следующим образом: министром иностранных дел стал председатель крымско-татарского парламента - Джафер Сейдамет, министром юстиции - литовский татарин Александр Ахматович, финансов - русский Никифоров, промышленности и торговли - русский Никитин, кроме них в состав правительства вошел в качестве министра сельского хозяйства и снабжения - представитель общины крымских немцев-колонистов; на пост секретаря был назначен армянин Налбандов. Созданное генералом правительство носило коалиционный характер с определенным влиянием мусульман. После перестановки внутри кабинета премьер Сулькевич, а также Ахматович, Сейдамет, Фриман, Никифоров и Никитин сохранили прежние портфели, в то время как на пост министра сельского хозяйства был назначен крымский татарин Мустафа Мирза Кипчацкий, просвещения - генерал Чариков, армии - литовский татарин генерал Александр Мильковский, снабжения - поляк Данброва, государственных имуществ - литовский татарин Богушевич. Глава правительства проводил политику независимости Крыма.
25 июня 1918 года генерал Сулькевич сформировал правительство...
Сулькевич - один из инициаторов перемирия Грузии и Азербайджана (июнь 1919 г.). После столкновения с добровольческой армией и вторжения ее отрядов в Азербайджан, он разоружает захватчиков, находясь во главе специально созданного для этой цели комитета. Когда в конце декабря 1919 г. в Баку приезжает представитель польского правительства в Грузии, Армении и Азербайджане г-н Вацлав Островский, генерал Сулькевич вместе с другими польскими мусульманами (вице-министром петиции Ольгердом Крычинским, вице-директором канцелярии МИД Константином Сулькевичем) участвует в банкете в честь делегации, который был дан председателем польской колонии в Баку адвокатом Крипским. Там генерал выступает с глубоко патриотической речью, прославляя имя Польши на Востоке. Не раз генерал Сулькевич подчеркивал, что является по происхождению татарином с Виленщины и испытывает дружеские чувства к Польше.
В мае 1920 года, после вторжения 11 армии большевиков в Азербайджан, генерала Сулькевича арестовывают и бросают в подвалы бакинского ЧК, он находится там вместе с будущим послом Польши в США Титом Филиповичем. 15 июля 1920 г. генерал Сулькевич был казнен чекистами. Некоторые подробности о его аресте и последних минутах жизни поведал бывший начальник общего отдела дипломатического департамента МИД Азербайджанской республики г-н Мечислав Рудзинский, посаженный в бакинскую тюрьму большевиками: "28 апреля 1920 г. большевики захватили власть. Я вместе с польской миссией был арестован, через несколько дней нас перевезли в ЧК. Вскоре привезли генерала Сулькевича, он был настроен пессимистически, считая, что его расстреляют, генерал спокойно и с самоотречением ждал своего часа. Я часто с ним разговаривал, поскольку мы все находились в одном помещении. Сначала спали на полу, подложив под голову в качестве подушки газеты, позже сделали нары. Несколько недель спустя, утром, когда еще было темно, чекисты тихо разбудили несколько человек и приказали им собирать вещи. Мы все проснулись. Чекисты поторапливали, не говоря, куда забирают заключенных. Генерал Сулькевич успел некоторым из нас пожать руки. Прощаясь, был уверен, что его расстреляют. Мы говорили слова утешения, сами не зная, что все это значит. Генерал держался достойно и смело, через несколько дней мы прочли в газетах сообщение ЧК о расстреле нескольких человек по обвинению в - "контрреволюционной деятельности". Среди них был и генерал Сулькевич. Насколько я помню, по делу генерала не было ни следствия, ни суда". О других подробностях, связанных с последними минутами жизни генерала Сулькевича, свидетельствует г-н М.Е. Ресул-Заде: "Я впервые предаю гласности рассказ моего брата - члена парламента Мехмеда Али-Бея, свидетеля героической смерти неустрашимого генерала Сулькевича. Мехмед Али-Бей так рассказывает об этом: "Генералу приказали, чтобы он шел за чекистами. Мы поняли, что наступает последний час его жизни, его отправляют "в расход" - на смерть. Настала гробовая тишина, мы не смели посмотреть ему в глаза, не находили слов надежды и утешения. Опередил нас сам генерал, спокойным голосом произнес памятные слова: "Я рад, что погибаю как офицер мусульманской армии. Прощайте!" Этот случай показал нам, кем являются польские татары". Так покинул этот мир великий политический деятель, человек несломленных убеждений и энергии, один из величайших деятелей литовских татар. Кровью заплатил генерал Сулькевич за свои грандиозные планы, но его дела будут жить всегда, как прекрасный пример безграничной преданности делу татарского народа.
Перевод с польского Юсуфа Алиевича Мирзы Криницкого
2007.06.03 | Tatarchuk
Re: Раз такое дело...
Alessandro пише:> Меня давно интересует такая вещь: почему Сулькевич где-то фигурирует как Сулейман, а где-то как Мацей (или даже Матвей) Александрович? Если он был мусульманин, то откуда у него было христианское имя с христианским же отчеством?
Интересный вопрос. Скорее всего он родился мусульманином и принял христианство - или какой-то из родителей его крестил в детстве (отчество Александрович характерно, тогда новокрещенные принимали отчество действующего императора).
Возможно что он персонаж, удачно описанный Маклаем - коллекционер религий и конфессий. Учитывая модные в те времена эзотерику и оккультизм, типа эти люди стоят выше всех религий (лишь бы столы вертеть и Блаватскую читать) это вполне реально.
2007.06.03 | Tatarchuk
Я так понял что Сулькевич- следующий после Кырымала?
ПАРАЛЛЕЛИ ИСТОРИИ№143 (2948), Вторник, 8 Июля 2003
Независимый татарский Крым
Ярослав ТИНЧЕНКО
"Ведомости"
http://old.kv.com.ua/index.php?article=15401&number_old=2948
85 лет назад, в июле 1918 года, крымские татары стояли на пороге провозглашения собственного независимого государства с исконным названием - Крымское ханство. Именно тогда с просьбой о восстановлении исторической справедливости делегация крымских татар обратилась лично к германскому императору Вильгельму II, чьи войска оккупировали не только Украину, но и Черноморский полуостров. Причем к тому времени у крымских татар уже были и собственные национальные лидеры, и правительство, и вооруженные силы, и даже обагренная кровью новейшая история борьбы этого небольшого народа за свою независимость.
ГОНИТЕЛИ РЕВОЛЮЦИИ
До революции 1917 года крымские татары не отличались симпатиями к революционному движению. Более того, после 1905 года, когда эскадронцы - бойцы Крымского конного полка императорской армии - запороли почти всех революционеров полуострова, за крымскими татарами стойко закрепилась слава опричников империи. Они продолжали бить комиссаров всех мастей, залетных большевиков и прочих социалистов. Но когда к власти окончательно пришли большевики, крымские татары всерьез задумались о своем будущем. Тем более что у них под боком находился Севастополь - база Черноморского флота с распустившимися под воздействием большевистской агитации матросами, систематически грабившими татарские аулы.
Типичный крымский пейзаж того периода: мечеть и древние татарские улицы в Феодосии
10 декабря 1917 года в Бахчисарае, древней столице татар, был созван Курултай - парламент, в состав которого вошли самые уважаемые люди. Через несколько дней Курултай выделил крымскотатарское правительство во главе с председателем Челеби Челебиевым и его замом Джафером Сейдаметом. Впрочем, Челебиев долго не продержался у власти, и его место занял Сейдамет, ставший, по сути, первым крымскотатарским президентом.
Возможно, если бы у Курултая были собственные вооруженные силы, то Крым объявили бы независимым. Но... почти вся татарская молодежь, наиболее стойкая и не подверженная влиянию большевиков, находилась на фронте Первой мировой. Сейдамет, по совместительству занимавший пост директора военных дел, очень рассчитывал на приход с румынского фронта так называемого Мусульманского корпуса генерала Сулькевича. В распоряжении Курултая был лишь недавно прибывший с фронта Крымский конный полк, в котором вот уже сто лет отбывали воинскую повинность все крымские татары. Эскадроны полка, разбросанные по всему полуострову, охраняли Симферополь, Бахчисарай, Ялту, Феодосию и Евпаторию. Чтобы бороться с большевиками, одного полка было слишком мало. Поэтому Курултаю пришлось опереться на многочисленных русских офицеров, бежавших сюда от революции.
7 января 1918 года, чувствуя слабость Курултая, большевики стали активно действовать. Их отряды, возглавляемые в последующем известным советским военачальником и командующим Украинским военным округом прапорщиком Федько, напали в Феодосии на малочисленных эскадронцев. Небольшая часть Крымского конного полка была выбита из города, но, перестроившись, она атаковала бунтовщиков. Однако ночью в порт Феодосии вошли корабли из Севастополя.
Вслед за восстанием в Феодосии большевики начали сильный натиск на Бахчисарай. Командовавший здесь горсткой эскадронцев и добровольцев-офицеров полковник Биарсланов несколько дней сдерживал атаки матросов и красногвардейцев. К вечеру 12 января с несколькими десятками добровольцев полковник был вынужден оставить древнюю столицу. Еще через день пал Симферополь. Татарское правительство и основная масса всадников Крымского конного полка ушли в горы - в аул Янкой. Часть офицеров, сопротивлявшихся до последнего, была зверски убита. Погибло и большинство командиров эскадронцев - татары полковники Биарсланов и Алтунжи, грузин ротмистр князь Думбадзе, потомки немецких рыцарей ротмистр фон Гримм и штабс-ротмистр барон фон Медем, украинец штабс-ротмистр Лисаневич.
ЧАМБУЛ ИМЕНИ ТУГАЙ-БЕЯ
Освобождение Крыма от большевиков (а это было-таки освобождение: за два месяца правления новые хозяева успели истребить от трех до пяти тысяч жителей полуострова) произошло в апреле 1918 года. В ночь на 20 апреля под видом бежавшего с фронта красного эшелона на Чонгар ворвался загруженный украинскими добровольцами поезд. Вслед за ним в Крым вступил Гордеенковский конно-гайдамацкий полк. Через два дня в Джанкое к командиру гордеенковцев явился один из руководителей Курултая в окружении конвоя эскадронцев - молодых татар в черных бараньих шапках с красным дном и горящим золотом полумесяцем вместо кокарды. Было составлено воззвание к татарскому и украинскому народу Крыма, которое отпечатали на двух языках и развезли по окрестностям.
Спустя день в распоряжении гордеенковцев собралось около 200 вооруженных эскадронцев и добровольцев-татар. Чтобы не возникло недоразумений с немцами, командиром татарского отряда был назначен украинский офицер - сотник Андриенко, который решил назвать свою часть Чамбулом имени Тугай-Бея (союзника Богдана Хмельницкого) - для сохранения исторических традиций. Но татары упорно именовали себя эскадронцами - название не прижилось. Тогда же между украинскими командирами и представителями татарского правительства был заключен договор о военном союзе против большевиков. Интересно, что документы составлялись на татарском и украинском языках.
Крымский татарин образца 1918 года
Татары шли в авангарде украинских и немецких войск. Одними из первых они ворвались в занятый красными Симферополь. Татарский отряд разросся до 350 штыков и сабель (при десяти гайдамаках), кроме того, к нему присоединилось около 200 турецких военнопленных, явившихся с оружием в руках помогать своим братьям по вере. Через несколько дней почти самостоятельно отряд отбил у большевиков Бахчисарай.
18 мая 1918 года в Симферополе была официально восстановлена Крымскотатарская национальная директория под руководством Джафера Сейдамета, но его кандидатуру не поддержали новые хозяева положения - немцы. Не понравился им и состав правительства. Спустя почти месяц Сейдамет вынужден был уступить пост генерал-лейтенанту Матвею Александровичу Сулькевичу - литовскому татарину по происхождению и одному из нескольких русских военачальников-мусульман, весьма импонировавших немецкому командованию.
СУДЬБА МУСУЛЬМАНСКОГО ГЕНЕРАЛА
53-летний генерал Сулькевич, изменивший русское имя Матвей на мусульманское Сулейман, был под стать украинскому коллеге - гетману Павлу Скоропадскому. Происходил из именитого рода литовских татар, участвовал в трех войнах - Китайском походе 1901 года, Русско-японской и Первой мировой. Георгиевский кавалер, отличный артиллерист и генштабист, всесторонне образованный, он всегда гордился своим вероисповеданием и происхождением, жертвовал деньги на мечети и национальные нужды.
В период распада русской армии генерал Сулькевич стал инициатором мусульманизации (как Скоропадский - украинизации) - собирал в свой корпус лиц мусульманской национальности. Формируемый в районе Каменец-Подольского корпус оказался очень пестрым по составу: в нем были и казанские, и кавказские (т. е. - азербайджанцы), и литовские, и, конечно, крымские татары. Правда, у Сулькевича были грандиозные планы: поддержать власть в Крыму, оттуда через Керченский полуостров перебраться на поддержку Закавказской республики, затем - по Волге в Казань для создания Поволжской татарской республики. Этим планам не суждено было сбыться: корпус формировался весьма вяло, к тому же, когда фронт под натиском немцев стал трещать по швам, значительная часть татар разъехалась по домам. Лишь с немногими добровольцами в апреле 1918 года генерал Сулькевич вернулся в Крым. Его части даже успели сразиться с большевистскими отрядами, что сделало имя генерала еще более популярным среди татарского населения. Последующая, весьма недолгая история Крымского татарского правительства всецело связана с именем этого генерала.
В конце июля 1918 года правительственная делегация Крымскотатарской директории во главе с Сулькевичем выехала в Берлин, чтобы во время личной встречи с императором Вильгельмом II добиться независимости полуострова, получить заем на его развитие и установить торговые отношения с Германией. Ряд обещаний от немцев так и не был выполнен - из-за поражения Германии в Первой мировой войне.
15 ноября 1918 года Сулейман Сулькевич и Джафер Сайдамет сложили свои полномочия и передали власть Крымскому краевому правительству - полностью антантофильскому, в большинстве состоящему из русских и евреев. Таково было требование победителей Первой мировой войны. Крымское краевое правительство почти сразу признало власть белогвардейского командования и вскоре прекратило свое существование. Что же касается крымских татар, то наиболее активные уехали в Турцию или Азербайджан, а остальные - вернулись в горы, стремясь сохранить нейтралитет в начавшейся гражданской войне.
Генерал Сулькевич и остатки его Мусульманского корпуса были приглашены на службу независимой Азербайджанской республики. Туда же выехал ряд офицеров и эскадронцев - крымских татар, поскольку в Азербайджане ощущалась острая нужда в собственных командных кадрах.
Сулейман Сулькевич вскоре занял должность военного министра Азербайджанской республики. Генерал погиб в Баку в апреле 1920 года, когда пришли большевики. А такие татарские национальные деятели, как Джафер Сайдамет, ушли в эмиграцию и в большинстве своем закончили свой век в Турции.
2007.06.04 | Созерцатель
Сулейман Сулькевич....до кучи...
Российский генерал Сулейман СулькевичКсерокопии документов, любезно присланные директором Российского государственного военно-исторического архива И.О.Гаркушей в Главное архивное управление при Кабинете Министров Республики Татарстан, касаются деятельности генерал-лейтенанта Сулеймана (Матвея-Мацея) Сулькевича. Они представляют большой интерес и проливают дополнительный свет на некоторые стороны его жизни и службы в российской армии до 29 ноября 1916 года.
Сулейман Сулькевич родился 20 июля 1865 года в семье потомственных дворян Виленской губернии. Как и многие его сверстники, отпрыски известных родов польско-литовских татар, он решил посвятить свою жизнь военному делу, получив общее образование в Михайловском Воронежском кадетском корпусе.1 Отсюда его путь лежал в Михайловское артиллерийское училище. Начав с "юнкера рядового звания", он уже 6 апреля 1884 года был произведен "в юнкера унтер-офицерского звания", а 11 июля 1886 года в портупей-юнкера.2
Училище молодой дворянин закончил по первому разряду и получил звание подпоручика "с назначением на службу в 6-ю артиллерийскую бригаду высочайшим приказом", где обязан был отслужить четыре с половиной года "за воспитание". В течение 1886-1888 годов он проходил действительную службу в 3-й и 4-й батареях бригады в должности делопроизводителя батарейного хозяйства. 23 ноября 1888 года ему было присвоено звание поручика.
Подающий надежды офицер выражает желание продолжать учебу в Николаевской академии Генерального штаба и уже 14 августа 1889 года держит приемный экзамен.3 После успешной сдачи экзамена С.Сулькевич с 3 октября становится слушателем академии.
К сожалению, во время учебы С.Сулькевич заболел и вынужден был прервать ее и прикомандироваться "к Главному артиллерийскому управлению для исполнения служебных обязанностей". Уже 15 октября 1892 года Сулькевич выдержал приемный и переводной экзамены и был зачислен "в старший класс Николаевской академии". По окончании академии С.Сулькевич приказом по Генеральному штабу за № 121 перевелся на дополнительный курс4, который завершил 1 мая 1894 года "по 1 разряду".
В соответствии с приказом № 70 его причислили к Генеральному штабу и назначили на службу в Одесский военный округ, при этом он был обязан отслужить в военном ведомстве за обучение в академии 6 лет.5 Получив 300 рублей подъемных, С.Сулькевич 15 июня 1894 года прибыл на место назначения. Через месяц его за отличные успехи в науках в Николаевской академии генерального штаба произвели в штабс-капитаны, а 20 июля - в капитаны.6
Летом 1894 года командующий войсками Одесского военного округа издал предписание за № 5084, в соответствии с которым С.Сулькевич был направлен в штаб 7-го армейского корпуса. В течение почти всего августа он участвовал в общих подвижных сборах войск под Екатерино-славом.7
После этого последовало назначение в штаб Одесского военного округа. Здесь С.Сулькевич активно участвовал в полевых поездках офицеров Генерального штаба в Крым, в комиссии выпускных экзаменов юнкеров Елисаветградскои кавалерийской дивизии, в общем и подвижном сборах в течение августа в Таврической губернии. 21 августа 1895 года его назначили старшим адъютантом штаба 34-й пехотной дивизии. На этом посту С.Сулькевич пробыл почти год, участвуя в сборах, десантных маневрах, поездках с офицерами Генштаба в Бессарабию и Херсонскую губернию.8
В сентябре 1896 года он был направлен в 59-й Люблинский пехотный полк для годичного командования ротой. Через пять месяцев С.Сулькевич получил новую должность обер-офицера для особых поручений при штабе 8-го армейского корпуса, однако занять ее он смог лишь после окончания годичного пребывания на посту командира 10-й роты. 16 января 1999 года С.Сулькевич занял должность старшего адъютанта штаба 8-го армейского корпуса9.
В 1899 году С.Сулькевич получил свою первую награду - орден Св. Станислава, самый низший среди русских орденов, и на протяжении нескольких месяцев являлся временно исполняющим должность начальника штаба 8-го армейского корпуса. В декабре С.Сулькевич стал подполковником и был назначен старшим адъютантом штаба Одесского военного округа. В этой должности он пробыл до августа 1900 года.10 С 7 по 23 июля 1900 года10 подполковник находился в заграничной командировке в Турции.11
Далее в послужных списках отмечается, что он участвовал в китайском походе 1900-1901 годов, но "в делах против неприятеля не был". Тем не менее на груди С.Сулькевича появилась светлобронзовая медаль с надписью "За поход в Китай 1900-1901 годов."12 Однако если исходить из последнего послужного списка от 30 января 1913 года, то непонятно, когда же С.Сулькевич побывал в Китае, ибо 7 августа 1900 года он был назначен штабс-офицером для особых поручений при штабе десантного корпуса и явился к месту службы 18 сентября. Вследствие расформирования корпуса приказом от 17 декабря подполковника направляют начальником штаба Очаковской крепости, куда С.Сулькевич прибыл 26 марта 1901 года.13 Не слишком ли долгим был путь? Авторы предполагать, что он находился в Китае, где пробыл с декабря 1900 по март 1901 года. Но, какую должность занимал, неизвестно. Не исключено, что поездка в эту страну была тайной, и что в ней С.Сулькевич выполнял особое поручение Генштаба.
В апреле 1901 года С.Сулькевич вновь был прикомандирован к 59-му Люблинскому пехотному полку на четыре месяца. Новое назначение последовало лишь 10 апреля 1902 года Сулькевич был назначен штабс-офицером для особых поручений при штабе Одесского военного округа14.
В штабе округа С.Сулькевич пробыл полтора года, т.е. до октября 1903 года. За это время он часто находился в командировках: в Тирасполе, Бендерах, на острове Тендра, сопрово-ждал командующего округом при объезде s войск, находился при нем во время пребывания императора в Ливадии, а также при чрезвычайном турецком посольстве Турхана-паши, присланном султаном в 1902 года в Ливадию для приветствия Николая II.
В 1903 году Сулькевич выполнял особое секретное поручение командующего округом, находясь в г.Севастополе в штабе Черноморского флота, участвовал в опытной мобилизации Тираспольского уезда, сопровождал командующего при объезде округа, при осмотре крепостей Очаков и Бендеры, на учениях, маневрах и стрельбах, разрабатывал с генералами программу занятий на учебных артиллерийских полигонах в Тирасполе и Очакове. В августе Сулькевич был командирован в Австро-Венгрию, а в сентябре - в Севастополь для участия в комиссии по подготовке юбилейного празднования 50-летия Севастопольской обороны.15
3 октября 1903 года последовало очередное назначение на должность начальника штаба 15-й пехотной дивизии, б декабря С.Сулькевич был произведен в полковники.
В ходе русско-японской войны 1904-1905 годов он участвовал в высочайшем смотре 8-го армейского корпуса по случаю выступления в поход на Дальний Восток, а 30 сентября 1904 года отбыл из Одессы в составе штаба 15-й пехотной дивизии на театр военных действий, 8 ноября переехал границу в районе станции Маньчжурия.16
Полковник С.Сулькевич являлся участником Мукденского сражения (6-25 февраля 1905 г.).17
В июне 1905 года вступил в командование 57-м Модлинским пехотным полком. Одновременно ему было поручено командование бригадой своей дивизии.18
В составе действующих войск С.Сулькевич находился с 8 ноября 1904 года по февраль 1906 года. В пределах же Маньчжурии он был со дня заключения перемирия 28 августа 1905 года до обратного переезда ее границы через ст.Пограничная. 10 августа 1906 года полковник со своей частью прибыл к месту постоянного квартирования19.
Следует отметить, что С.Сулькевич, участвуя в войне с Японией, показал себя с самой лучшей стороны, свидетельством чего являются высокие награды. Так, приказом за № 238 по войскам 2-й Маньчжурской армии от 25 мая 1905 года за отличие в бою против японцев он был награжден орденом Св. Анны 2-й степени с мечами. Приказом главнокомандующего за № 2014 от 19 сентября 1905 года за отличие в рекогносцировке под огнем противника у с.Бейтайзы награжден орденом Св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом. 18 ноября
1906 года С.Сулькевич за разновременные боевые отличия в делах против японцев награжден золотым оружием с надписью "За храбрость".20
Впоследствии (1907-1910 гг.) С.Сулькевич временно командовал 1-й бригадой 15-й пехотной дивизии21, привлекался к участию в военных играх, к работе в различных комиссиях, входил в состав распорядительного комитета по открытию в Очакове памятника генералиссимусу князю Суворову (14 сентября - 3 октября
1907 г.), был членом депутации при торжественном открытии памятника генерал-адьютанту графу Тотлебену в г.Севастополе (2-4 августа 1909 г.).22
23 июня 1910 года С.Сулькевич был назначен штабс-офицером для поручений при начальнике Генерального штаба с переводом в Генеральный штаб. Осенью этого же года его за отличие по службе произвели в генерал-майоры с назначением окружным генерал-квартирмейстером штаба Иркутского военного округа.23 В Иркутск он прибыл 10 ноября и временно исполнял должность начальника штаба округа.24 27 ноября его командировали на полтора месяца в Харбин и Владивосток "для исполнения лично возложенного командующим войсками поручения"25. После возвращения он по делам службы отбыл в С.-Петербург, в котором находился до 20 февраля 1911 года.26 В штабе округа С.Сулькевич служил до своего назначения 14 июня 1912 года начальником штаба 7-го армейского корпуса.27
Как было записано в заключение послужного списка, составленного 20 ноября 1912 года: "в службе сего генерала не было обстоятельств, лишающих его права на получение знака отличия беспорочной службы или отдаляющих срок выслуги к оному".28
За прошедший период С.Сулькевич стал кавалером ордена Св. Владимира 3-й степени. Ему, кроме того было разрешено принять и носить Командорский крест Румынской звезды 3-й степени, а также офицерский крест Румынской короны.29
В РГВИА сохранилась боевая аттестация на С.Сулькевича за 1916 года.30 Из нее явствует, что он с 3 марта 1915 года вступил в командование 33-й пехотной дивизией 21-го армейского корпуса, а 26 апреля 1915 года ему присвоено очередное звание генерал-лейтенанта.
29 ноября 1916 года командир 21-го армейского корпуса дал ССулькевичу блестящую аттестацию, которую мы приводим полностью:
"Здоровья крепкого. Трудности походной и боевой жизни может переносить легко. Характера мягкого, но настойчивого. Со свойствами всех родов оружия знаком отлично. По подготовке вверенных ему войск проявляет большую энергию и распорядительность; имеет хороший боевой опыт. В сложившейся боевой обстановке разбираться может, не прибегая к указаниям высшего начальства. В бою спокоен и распорядителен. По своим служебным и нравственным качествам генерал-лейтенант Сулькевич - отличный начальник дивизии и подлежит к дальнейшему выдвижению на должность командира корпуса в порядке общего старшинства. Имеет Георгиевское оружие. Отличный."
Из имеющихся документов известно, что С.Сулькевич был женат на потомственной дворянке Екатерине Захаровне, разведенной Зака-линской, разведенной Гольм и урожденной Барсуковой. Она была евангелическо-лютеранского вероисповедания. Детей они не имели.31
Находясь на посту начальника штаба 70-го армейского корпуса, С.Сулькевич получал на содержание 5 934 руб. 50 коп. (жалование - 1 500 руб., столовые - 3 000 руб., квартирные - 1 194 руб. 50 коп., на наем прислуги – 240 руб.)32.
Службу в русской армии завершил в начале 1918 году на посту командующего 1-м Мусульманским корпусом. Издал два тома распоряжений и записок. С июня 1918 года - премьер-министр, военный министр и министр внутренних дел Крымского краевого правительства, с конца 1919 года - начальник Генерального штаба азербайджанской армии, в мае 1920 года после вступления 11-й армии Советской России в Азербайджан был арестован и расстрелян как контрреволюционер.
Примечания
Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф.409. Оп.1. Д.46507. Л.1.об.
Там же
Там же. Л. 2
Там же.
Там же.
Там же.
Там же.. Д. 179328. л.
Там же..
Там же. Д.46507. л.2
Там же.л. 3
Там же.д.179328. л. 99
Там же.Д. 46507. Л.1.
Там же. Л.3.
Там же. л.5
Там же. Д.179328. Л.100
Там же.Л.100об, 101
Там же.Л.101об.
Там же.Д.46507. Л.4
Там же.Д.179328. л. 101об
Там же..Д.46507. Л.4об.
Там же..
Там же.Д.17938. Л.101
Там же. Д.46507. Л.5об.
Там же. Д.179328. Л.103
Там же. Л.100
Там же.
Там же.Д.46507. Л.5об
Там же.Д.179328. Л.101об
Там же.Д.46507. Л.4об., 5об.
Там же.Д.8931. Л.1об
Там же.Д.46507. Л.6
Там же.Л.1
Дамир Шарафутдинов, Яков Гришин,
доктор исторических наук
источник: http://www.archive.gov.tatarstan.ru/magazine/go/anonymous/main/?path=mg:/numbers/1999_1_2/06/06_2/