06/11/2007 | А. Ш.

Модильяни во вторник

В прошлый вторник отправился на Волхонку в Пушкинский музей (кто не знает – Музей изобразительных искусств им Пушкина, созданный отцом Марины Цветаевой) на выставку Модильяни.
Мы, русские, любим Модильяни кроме всего прочего и за то, что он любил нашу русскую поэтессу прекрасную крымскую татарочку Анну Ахматову.
Помните?

«А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем – не ставить его
Ни около моря, где я родилась:
Последняя с морем разорвана связь,
Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня,
А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.
…………………………………….
И голубь тюремный пусть гулит вдали,
И тихо идут по Неве корабли…».

Сейчас стоит на противоположном берегу Невы напротив Крестов грациозная бронзовая наша великая Анна.
Но мы нынче о Модильяни. Одно дело видеть в альбомах и иное – на стене в рамке. Интересный и самобытный художник. Выставлены два рисунка карандашом Анны Ахматовой, но нет того, который тоже как бы одним росчерком сделан и который широко известен. Комментарий: «исследования доказали, что изображена Анна Ахматова». Да, боже ты мой, стоит поглядеть на профиль – какие могут быть сомнения!
На картинах маслом мужчины и женщины. Привлекает внимание обтекаемость женских фигур и неотесанность мужских. У женских модельяновских моделей высокие аэродинамические качества – хоть сразу запускай в полет! А у мужчин все топорщится. Нет, конечно, и в реале у нас все дыбится, но не настолько же!
И еще: у всех моделей плотно сжатые губы! Ни одна не улыбается, не показывает зубок. Да, воистину: стиль - это человек.
Я сказал «ни одна»? Пардон! «Женщина с рыжими волосами» из фонда Балтинеров показывает кокетливо зубки. Вот эту картину я бы у себя повесил, и не потому, что люблю рыжих, а потому, что зубки. Кто-нибудь может переговорить с Балтинерами?
А вот «Женщина со сложенными руками» из музея Пикассо - ну вылитая Белла Ахмадулина! Такая же челка, так же горестно сжатые губки. Кстати, вы видели Беллу улыбающейся? А я видел – она преображается! И смех у нее очень красивый, серебряный колокольчик.
Я давно познакомился с портретами Модильяни, еще тогда, когда это было экзотикой. Одна моя приятельница, желая меня тогда ущучить, мечтательно вздохнула: «У Модильяни такие пейзажи!». Она, в общем, была нахватана, это евреечка, но где ей против меня, зубра! Эти евреечки вааще! Другая как-то начертала слово «Martin» и попросила его произнести – это чтобы проверить, вправду ли я учил французский.
Не ко времени мне сейчас припомнился мой любимый «Remy Martin»…
Сразу с выставки Модильяни я вошел в зал Древней Греции. Нет, что ни говорите, человечество давно прошло пик своего эстетического развития! Чипы и нанотехнологии – это изумляет. Но так ваять, как это умели эллины – увы!
Вот торс атлета, Бельведерский торс. Все отбито, не только пенис, а как впечатляет!
А Пергамский алтарь, где изображены были сражающиеся боги и гиганты, от которых теперь остались перебитые обломки? Какая мощь, какая динамика, какая анатомическая точность!
Инопланетные чужаки позавидовали нам, человечеству, и испортили такое великолепие.
Впрочем, по Парфенону лупили из пушек христолюбивые венецианцы, и сравнительно недавно.
Чтобы не быть многословным скажу про Нику Самофракийскую. Стоишь перед ней и не можешь сойти с места. Я думаю, что ей нарочно поотрывали руки и голову, чтобы люди не каменели от нее. Хоть бы в отражении от автомобильного зеркальца поглядеть бы на ее цельный облик…
Чтобы не портить впечатления от Ники я в Римский зал заходить не стал. Вообще-то в сравнении с греческим искусством искусство Рима выглядит как соцреализм.

Вышел из музея в Колымажный переулок. С удовлетворением отметил, что под филиал Пушкинского забрали и стоящее тут же напротив здание - под Музей частных коллекций. И с другой стороны, в Малом Знаменском, тоже филиал – выставочная галерея.
О, господи! Это-то что? Напротив, через дорогу, возник весь в золоченых вывесках выставочный зал этого… как его? … ага, Ильи Глазунова. Этот Глазунов недавно в поляковской «Литературной газете» поносил дурными словами Чаадаева и декабристов.

Иду к метро, а у Института русского языка пахнет печенной в огне картошкой в мундире. Никак Штирлиц праздник какой-то тайно отмечает.