Публикации, подготовленные Г. Бекировой ...
06/21/2008 | Навигатор
Память о погибшем Мусе не должна умереть
В мае нынешнего года исполнилось 80 лет писателю, правозащитнику, участнику крымскотатарского национального движения Григорию Матвеевичу Александрову. До своего юбилея Григорий Матвеевич не дожил пять лет, его не стало 1 мая 2003 года. В июне 2003 года по инициативе редакции сайта «Крым и крымские татары» и при информационной поддержке Меджлиса крымскотатарского народа был создан сборник материалов «Памяти Григория Александрова». Впервые опубликованный на сайте www.kirimtatar.com, сегодня сборник под названием «Во имя правды, чистой и святой…» выходит в издательстве «Тезис».
Узник сталинских лагерей в 1950-х, в 1983-м Григорий Александров был арестован и помещен в спецпсихбольницу МВД, теперь уже как участник, а правильнее сказать, сочувствующий крымским татарам в их борьбе за возвращение на родину. Подобно генералу Петру Григоренко, также защищавшему крымских татар, Александров за свои убеждения был объявлен умалишенным.
Одной из причин ареста 1983 года стала написанная Г. Александровым поэма «Факел над Крымом», посвященная трагической гибели Мусы Мамута, который в знак протеста против репрессивной политики властей в отношении крымских татар совершил акт самосожжения.
История крымскотатарского движения знает немало проявлений самопожертвования и героизма, каждый из которых был шагом к возвращению на родину. Самосожжение Мусы Мамута - один из ярких примеров в этом ряду. Как справедливо писал академик Андрей Сахаров вскоре после трагедии в Беш-Тереке (Донском), «гибель Мусы Мамута, имя которого будет жить вечно в памяти его соотечественников и всех честных людей, должна послужить восстановлению справедливости, восстановлению попранных прав его народа».
Судьба Мусы Мамута настолько глубоко взволновала Александрова, что уже спустя три дня после его похорон он приступил к созданию поэмы («Память о погибшем Мусе не должна умереть. Нет мук чужих, есть боль моя. Забыть о них бесчестно и невозможно».).
Г. Александрову, который всю жизнь отчаянно сопротивлялся советскому режиму, был близок и понятен дерзкий и самоотверженный вызов, который бросил власти Муса.
Мамута гибель доказала -
Бороться можно даже одному.
Нельзя сломить и посадить в тюрьму
Мечты, надежды и стремленья.
Поэма «Факел над Крымом» столь эмоционально и мощно, на примере одной крымскотатарской семьи рассказавшая о трагедии всего народа, распространялась в самиздате, и в конце 1970-х была хорошо известна крымским татарам. Убеждена, сегодня это подлинно легендарное произведение должно быть включено в программу для обязательного изучения школьниками и студентами.
Подвигу Мусы Мамута Г. Александров посвятил не только поэтические, но и прозаические строки. Сегодня мы публикуем две его публицистические статьи о Мамуте, вошедшие в сборник «Во имя правды, чистой и святой…»: «Кто виноват?» и «Через тринадцать лет».
Григорий Александров свято верил в то, что огромные жертвы, которые принес крымскотатарский народ во имя возвращения на родину, не напрасны, а имена таких героев, как Муса Мамут, будут жить вечно в памяти народа.
Александров ни минуты не сомневался, что «истинный хозяин Крыма - крымскотатарский народ» вернется на родину, и он дожил до этого времени. Семнадцать лет назад, в самом начале массовой репатриации крымских татар, Григорий Александров написал строки - обращение к крымчанам, которые сегодня звучат не менее (а быть может, и более) актуально: «Опомнитесь, люди добрые! Неужели вы не понимаете, кому выгодно натравливать вас на мирный народ, что возвращается к себе домой? Они вернулись в Крым, чтобы жить на своей земле, возродить ее, изуродованную теми, кто не умеет и не знает, как нужно холить и любить чужую землю. Вас вновь и вновь пугают, что перед вами враги. Полноте, сорвите повязку с глаз, и вы увидите крымских татар такими, какими их увидел я. Я видел, как живут они - в печали и радости, дома и на людях. Я слышал их самые сокровенные мысли, высказанные вслух, о доме и семье, о Родине и ссылке, о детях и соседях. Даже к своим гонителям они не испытывают ненависти, не мечтают отомстить им за тяжкие обиды».
Вспоминая в эти дни Мусу Мамута и его русского побратима Григория Александрова, хочу завершить это короткое вступление строками из поэмы «Факел над Крымом»:
Но землю родную народ не отдаст,
И где бы он ни был назад к ней вернется.
Святые могилы врагам не предаст,
Скорее, в неравном и страшном бою
В крови сыновей захлебнется.
Гульнара БЕКИРОВА,
учредитель и редактор сайта «Крым и крымские татары»
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
Кто виноват?
Эта статья Г. Александрова, подписанная псевдонимом Георгий Маккавеев, датирована 10 декабря 1978 года. 20 мая 2003 года рукопись статьи была передана Галиной Александровной Александровой (вдовой Г. Александрова) Представительству Меджлиса крымскотатарского народа по Центральной Азии.
23 июня 1978 года в Крыму, в селе Беш-Терек (Донское), крымский татарин Муса Мамут облил себя бензином и сжег, а через пять дней умер в больнице от ожогов. Спасти его не смогли - огонь не отдает свою добычу. 30 июня 1978 года его схоронили на кладбище в селе Беш-Терек.
В мрачные годы средневековья людей жгли на кострах. В нашей гуманной стране человек сжег сам себя. Кто виноват в его гибели? Почему толкнули его в пламя, заставили принять венец мученика? Где родился? Где жил? И как?
Муса Мамут родился 20 февраля 1931 года в Крыму, в деревне Узунджи. Не ищите эту деревню на карте, ее нет. В седой старине истинный хозяин Крыма крымскотатарский народ дал на своем языке названия деревням и городам, рекам и водопадам. Сегодня власти во всеуслышание объявили, что ни языка, ни народа крымских татар нет, не было и быть не может, а посему велят в Крыму все деревни и села именовать по-русски или по-украински. Вот почему деревне Узунджи дали кличку - село Колхозное, а Беш-Терек нарекли «Донское».
Муса рос в семье деревенского пастуха Мамута. Семья большая: отец, мать, пятеро сыновей, две дочери, всего девять человек.
Четверг. 18 мая 1944 года. Советские войска ушли на Запад, а крымскотатарский народ погнали на восток. Всех их - стариков и калек, грудных детей и старух, беременных женщин, а с ними и нарожденных младенцев Советская власть объявила предателями и как таковых лишила Родины и погнала на ссылку.
Средняя Азия. Узбекистан. Совхоз «Баяут». Вот куда изгнали семью пастуха Мамута. Жить негде, есть нечего. Две сестры и два брата Мусы умерли голодной смертью. Сто десять тысяч крымских татар погибли в ссылке, остальные чудом выжили. Выжил и Муса. Тринадцатилетним ребенком он с утра до ночи работал грузчиком. По приказу Верховного Совета СССР все крымские татары ходили за 10 - 15 километров в комендатуру, где их отмечали как спецпереселенцев. Опоздавших отметиться наказывали. Взрослых сажали в тюрьму, детей только били. Били за опоздания и Мусу, били злобно, долго, до потери сознания.
Шли годы. В двадцать семь лет Муса женился на Зекие Абдуллаевой и вскоре переехал в город Янгиюль, что под Ташкентом. Там он пятнадцать лет проработал слесарем, два года - техником. За это время жена Мусы подарила ему двух дочерей Диляру и Сабрие и сына Юнуса.
В 1975 году Муса вместе с семьей переехал в Крым. В селе Беш-Терек купил маленький домик, на больший денег не хватило, и радовался возвращению на родную землю. «Здесь я буду жить, здесь и схоронят меня», - мечтал Муса. Да не тут-то было!
В Крыму всем председателям сельсоветов спустили сверху указание: не оформлять акты продажи домов, купленных крымскими татарами. Без оформления акта не прописывают, без прописки не разрешают работать, а потом судят… отказ прописаться и устроиться на работу. Сотни крымских татар живут в Крыму без прописки и без работы, кормятся сбором и продажей полевых цветов и шиповника и живут в ожидании лагерей или ссылки.
Муса десятки раз просил прописать его, но ему отвечали: «Сначала оформи акт о купле дома, а потом пропишем, но акт мы не оформим». «Если вам и оформят акт о купле дома, то я, Васин, инспектор по жалобам Симферопольского горисполкома, не разрешу прописать вас, потому что дом маленький, а семья большая». Какая нежная забота о человеке! Тысячи советских людей ютятся в еще меньших конурах - и ничего, а крымский татарин лишен и этого блага, жить в клетушке нельзя. А под открытым небом можно? Тоже нельзя. Посадят за бродяжничество. Где же выход? Покинь Крым, и все.
Почти год беззащитная семья боролась с государственной машиной, и госмашина победила живого человека - у Мусы отняли свободу за непрописку.
Прошли долгие дни и месяцы в неволе. Муса вернулся домой. Травля продолжалась. В школе, где училась Диляра, дочь Мусы, старшеклассников собрали в зал и торжественно, с речами и поздравлениями каждому из них вручили паспорт. Когда очередь дошла до Диляры, ей сказали: «Крымским татарам паспорта не даем. Твои родители не прописаны». Посоветовали уехать из Крыма и в другом месте получить паспорт. Муса чуть ли не ежедневно просил прописать его и разрешить ему работать где угодно и кем угодно. В ответ на его просьбы 20 июня 1978 года представители власти устно и письменно предупредили: «Мы вас не пропишем и работать не позволим, потому что против вас и вашей жены возбуждено уголовное дело. За отказ прописаться и устроиться на работу. За это преступление вас и вашу жену осудят и лишат свободы».
Круг замкнулся. Муса знал, что власти свято выполнят свое обещание, обязательно посадят. Перед ним лежали две дороги: одна на чужбину, другая - в тюрьму. Муса выбрал третью - огненную смерть. Почему? Уйдет он, уйдут другие… Если крымские татары не добьются права жить на своей Родине, крымскотатарский народ исчезнет как нация. Такой путь неприемлем.
Вернуться в лагерь? Во имя чего? Отсидишь - вновь посадят. Так будет продолжаться, пока не выгонят из Крыма или не убьют. Но не это главное. Если не он, то кто же ценой жизни вступится за оклеветанных братьев своих? Кто огненными словами, написанными пеплом и кровью сожженного тела, скажет миру, что над его народом вершат расправу, скажет и спросит: «Люди мира! До каких же пор вы будете глядеть, как надругаются над моим народом, смотреть и молчать?».
Вот почему он избрал третий путь - путь высокого служения Родине, путь на костер и бессмертия.
Дважды Муса говорил в милиции:
- Живым меня не возьмете!
Блюстители закона смеялись. У них был приказ: изгнать крымских татар из Крыма, и они выполняли его.
22 июня Муса спросил жену:
- Детей поднимешь без меня?
- Как без тебя? - встревожилась жена. Муса промолчал. Несколько дней назад он припрятал за домом бочок с бензином.
На другой день Муса не пошел собирать цветы. Он готовил себя к другому труду, к труду - подвигу, который вспыхнул ослепительным солнцем и осветил темные мерзости нашей жизни, мерзости, скрытые от глаз людских.
В десять утра в дом Мусы пришел старший лейтенант милиции Сопрыкин.
- Собирайся. Пойдешь со мной. Тебя ждет прокурор, - объявил он Мусе.
- Я никуда не пойду, - ответил Муса.
- Не пойдешь - позову дружинников. Свяжем и отвезем, - предупредил бравый Сопрыкин.
Муса понял: да, свяжут, да, отвезут. Перед ним стоял живой, а не книжный милиционер. Книжный - великодушный, умный, добрый, смелый. Живой - в лучшем случае робот, безмозглый тупой служака, который без рассуждения выполнит любой приказ начальника, в худшем - держиморда, кнутобоец и взяточник, готовый за изрядную мзду поцеловать того, кто зарезал невинного.
- Подожди меня у калитки. Я переоденусь и пойдем, - предложил Сопрыкину Муса. Сопрыкин вышел.
Через несколько минут Муса зашел за дом и облил себя бензином.
Близится смерть… В горячем бою можно броситься на амбразуру. Но сжечь себя! Какую же безграничную веру в свой народ, в святость общего дела и цели надо хранить в глубине души, великой и чистой, чтобы пойти на муки огненной смерти!
Первая спичка сломалась. Вторая не загорелась. Остановись, Муса! Еще есть время! Назад пути нет. Третья спичка загорелась.
Вспыхнуло тело Мусы, и через пять дней он ушел из жизни.
Тяжко и легко умирать за сыновей своего народа. Тяжко, если они уронят знамя борьбы за землю родную, легко, если пронесут его до победы.
Весь крымскотатарский народ - и внуки, и правнуки их, будут вечно чтить этот день - день двадцать третье июня, день, когда Муса ушел из жизни в бессмертие. Уходя, он завещал крымским татарам борьбу за возращение в Крым, звал братьев своих на Родину.
Всех, кто вернулся в Крым, гонят. Тюрьма и ссылка нависли над ними, как Дамоклов меч. Так стоит ли идти дорогой тех, кто вернулся? Не стоит, если тебе все равно - будет жить или рассеется по миру твой народ. Если ты все блага приобретешь, а Родину потеряешь, нужны ли внуку и правнуку твоему блага твои? Изгнанный из отчего края и не вернувшийся к нему жив телом, но мертв душой. Стоит, ибо без родной земли нет народа. Внук твой будет «Иваном, не помнящим родства», если сегодня ты не вернешься в дом родной. А отчизна нужна и тебе, и ему, нужна как воздух, как глоток воды и хлеб.
10 декабря 1978 г.
Через тринадцать лет
22 июня с.г. я и дочка моя Наташа прилетели в Симферополь. Шагах в тридцати от аэропорта меня окружили знакомые и незнакомые люди.
- Григорий Матвеевич? - спросил высокий бородатый парень, протягивая мне руку.
- Да (откуда он меня знает?).
Завтра по вашей поэме «Факел над Крымом» в Крымскотатарском музыкально-драматическом театре состоится премьера спектакля «Авдет» (Возвращение).
Спектакль? Я удивленно пожал плечами. Мне никто не говорил о том, что готовят постановку пьесы по моей поэме.
От Мустафы Джемилева 1 июля 1978 года я впервые услышал о самосожжении Мусы Мамута - через три дня после его смерти. Сам выехать в Крым не мог: был нездоров - вскоре слег в больницу.
Около сорока лет назад в Московской тюрьме, в Бутырки мне на 72 день голодовки то ли озорства ради, то ли не желая утруждать себя ежедневно искусственным кормлением через зонд (резиновая трубка, ее вталкивают в ноздрю, а оттуда по пищеводу в желудок) влили пол-литра кипящего молока. С тех пор от желудка осталась культя, каковая временами бунтует, что и случилось в июле 1978 года. Поэму «Факел над Крымом» я начал писать дома, а окончил в больнице. Ее многократно переписывали от руки и перепечатывали на машинке.
В мае прошлого года мне попалась в руки машинопись поэмы. Боже! До чего ее изуродовали. Я не говорю о купюрах, вырваны сотни строк, о грубейших ошибках, но и смысл поэмы изменен порой до неузнаваемости. Ошибки переписчиков и машинисток вполне понятны и простительны. Однако над поэмой потрудилась недобрая рука опытного филолога. Они работают не только в школах, прессе и вузах, но и в КГБ. Он (или она?) сделали все, чтобы поэма превратилась в безобидный литературный мусор и в таком виде дошла до читателя, уличая автора в дремучем невежестве и бездарности.
Я хотел отказаться от авторства, но, подумав, решил восстановить ее. Память о погибшем Мусе не должна умереть. Нет мук чужих, есть боль моя. Забыть о них бесчестно и невозможно.
Когда-то, до психушки, знакомые уверяли, что у меня феноменальная память. Заботливые врачи спецпсихбольницы с помощью лекарств и кулаков уголовников санитаров постарались довести память до среднедебильного уровня. «Не высовывайся». Но сердобольные советские психиатры не довели до конца свое благое начинание - память съежилась, усохла, но все продолжает служить мне. За 16 дней я восстановил поэму. До девяностого года оригинала в доме не было, изъяли при обысках.
23 июня, в день, когда исполнилось тринадцать лет со дня самосожжения Мусы, мы с дочкой пошли в театр. У здания театра десятки машин. Люди приехали из разных уголков Крыма. Зал переполнен.
На сцене мальчик лет двенадцати - столько исполнилось Мусе в день депортации крымскотатарского народа. В руках ребенка свет. За его спиной трое: мать, бабушка и дедушка. Два брата и две сестренки Мусы погибнут в ссылке, их нет на сцене. В дом врываются вооруженные солдаты.
- Скорей! Скорей! - кричат они. - Всем покинуть помещение за 15 минут. Музыка печальная и безысходная. Народ прощается с Землей отцов, с могилами предков, с родными очагами, уходит в ссылку, навстречу голоду, унижениям и смерти.
Музыка заворожила меня, на время заставила забыть мелкие огрехи: текст от автора артист Рефат Сеит-Аблаев читает монотонно. Екатерина и Потемкин (их нет в поэме) карикатурно катаются по сцене, бухаются на колени и благодарят Сталина (такового тоже нет в поэме) за изгнание крымских татар. На мой взгляд, на этом сценические издержки кончаются. Зато с каким самоотвержением думает вслух Энвер (Муса) о своей неизбежной гибели. Он идет на огненную смерть ради жизни своего народа на земле отчизны. Он знает:
Без матери ребенок милый -
Судьбой забытый сирота.
Мать без детей глядит в могилу
А Родина без сыновей мертва.
Муса вспоминает прошлое. Он слышит голос прокурора, видит вместе со зрителями сцену суда. Мгновение - и Муса идет в последний путь. Он хочет увидеть грядущее своего народа, и в то же время в глубине подсознания его тяготят мысли о семье:
Сиротами останутся дети,
Горько жить без отца им на свете.
Трагедию матери поймут все. А кто поймет трагедию отца?
Так уж повелось, что людям близки слезы Марии, но мы забываем и стыдливо молчим о муках Вечного Отца. Мусе не чужды слабости, присущие роду людскому. Он любит детей более себя, любит… но идет. В нем зародилось сомнение, ему кажется, что его забудут.
Я уйду и не вспомнит никто обо мне
Родная природа, вечно прекрасная, отвечает ему:
Вспомнят, вспомнят -
Ответили крымские горы,
Не забудем и мы,
Зашептали степные просторы.
И вновь и вновь в последнюю минуту вспыхивают печальные воспоминания.
Начальник милиции грозит осудить и его жену за непрописку (а прописать его отказываются уже два года), обещают найти место в интернате восьмилетнему сыну Юнусу и отправить школьниц-дочерей в ссылку, коль скоро Мамут не покинет Крым.
Живым не дамся в руки вам, твердо и спокойно ответил Мамут. Начальник взбешен:
Мы не таких, бывало, брали,
И не таким рога ломали.
Твой труп на волю отпущу,
А может, ты сгоришь с женой?
Но если не сгорит она,
Сожрет баланды бочек сто до дна!
Круг замкнулся. Сегодня струсит Муса, завтра из Крыма потянутся сотни крымских татар.
23 июня. Десять тридцать утра. Осталось три шага до сарайчика, где Муса хранит бензин. На сцене Зарема - жизнь Мусы. Она молит своего хозяина:
Мне страшно, тяжело и больно,
Помилуй, сохрани меня.
Она протягивает Мусе руки, и последний крик вырывается из молодой прекрасной души:
Я с небом не могу расстаться,
С землей в цвету, с сияньем дня,
Позволь хоть день, хоть час остаться,
Одна я у тебя.
Да, одна. А он прощается с ней, уходит во тьму вечности, идет навстречу неизбежному.
Музыка… Я слышу победу над смертью и скорбь об ушедших. Мечутся блики света: красного, как воскресшая кровь сожженного Мусы, багрового, как гнев униженного народа, голубого, как день, идущий за ночью.
Тишина. Проходит двадцать - тридцать секунд. Зал взрывается овацией. «Автора!» - требует зал. Мои давние друзья Эдие и Асан буквально тащат меня на сцену. Я ошеломлен. Такой искренней благодарности не ждал.
На сцену выходят зрители и дарят мне цветы. Рядом со мной Зекие, жена Мусы. Цветы не умещаются у нее в руках. По лицу женщины текут слезы. Меня обнимают незнакомые люди. Рядом со мной встала Эдие. Я слышу ее теплые слова. Она говорит, как в 83 году мне приказывали отказаться от поэмы и обещали освободить, если я выполню это требование.
Да, это правда. Следователь Азарян уговаривал меня публично покаяться, но из его затеи не вышло ничего. Обозленный Азарян 23 мая 1983 года в Таштюрьме пригрозил мне: «Не откажетесь от всего написанного - не миновать вам психушки. Я сомневаюсь, чтоб оттуда вы вышли живым».
Я стою на сцене и вспоминаю самый мрачный день в моей жизни. Елена Сергеевна Деборина, зав. 10 отделением Ташкентской спецпсихбольницы, затеяла не без приказа свыше подлую травлю против меня. Это не битие, к такой пошлой банальности я привык давно. И даже не лекарство, что увечит душевно здорового человека (текут слюни, дрожат руки, исчезает память). Она решила посадить меня за стол обиженных - там сидят «голубые» (изнасилованные в СПБ). Деборина пообещала раздатчику пищи Анатолию Белову (он преднамеренно убил двух человек и через полтора года его освободили), что выпишет его, если он принесет мне баланду в поцарапанной на дне миске, а из таких мисок ели только «голубые». Увидеть царапину сквозь мутную баланду я не мог. Если бы меня не предупредили о ее затее, и я бы не отодвинул меченую миску, то каждую минуту мне бы на прогулке в камере, туалете как «голубому» плевали в лицо и кричали «Место!». Кстати, предупредил меня вор в законе по кличке Вальтер. Белов дней через десять признался: «Мне Еленушка приказала дать тебе поцарапанную миску». Случись такое в зоне, выход найти просто - прыжок за запретную зону и пуля в лоб. Но в СПБ так тщательно следили за каждым, что покончить с собой не удавалось никому. Но и здесь добрые враги оставляли лазейку. В шестом изоляторе, куда отправляли провинившихся, валялись длинные веревки, а в стене около кровати торчали надежно вбитые два железных крюка. Из шестого изолятора выносили только вперед ногами. Когда нас выпускали на прогулку, я подошел к Дебориной и сказал: «Дозвольте с вами поговорить».
- Я всегда рада побеседовать с вами, Григорий Матвеевич, - Елена Сергеевна завела в кабинет.
- Я хочу предложить вам компромисс, - заговорил я.
- Какой?
- Я изрядно досаждаю вам. Самое простое - избавиться от меня навсегда.
- Как?
- Прикажите меня перевести в шестой изолятор. И мы распрощаемся навсегда.
- Наивный вы человек, Григорий Матвеевич. Неужели вы думаете, что я разрешу вам покончить с собой? Умереть - это очень легко. Но смерть надо заслужить. А вы не заслужили.
С какой тоской я вспоминал Тайшетлаг. Как просто там подвести черту. Прыжок на вышку и пуля в лоб? В любую минуту. Веревка и крюк? Извольте. А здесь? И все же я выжил. Зачем?
Но сейчас я знал зачем. Я видел зал и людей, что несли цветы мне и жене Мусы. Я понял: люди увидели обнаженную правду о борцах и жертвах, их искренние чувства отданы им. Я же и артисты, сколько у нас хватило сил, рассказали людям о темных днях прошлого, рассказали, чтобы оно никогда не повторилось. А если? Мне не страшно. Второй раз на «спец» живым не возьмут. Встретить еще одного Азаряна и Деборину? Исключено. Мертвых ни в лагерь, ни на «спец» не волокут. Это я. А люди? А их дети? Что случится с ними, коль наша история повторится? Мне страшно. Но не бывать тому! Не бывать! Я повторяю это как заклинание. И верю, что такое не случится. Я вижу лица зрителей - они готовы постоять за себя и за детей своих.
Глотнувшие свежий воздух свободы в клетку не вернутся. Путь долгий и трудный ждет нас, но это путь к свету и радости. И я, узнавший все муки, что могут выпасть на долю человека, верю - гнусное и темное прошлое осталось позади.
Григорий АЛЕКСАНДРОВ
1991 г.
http://www.goloskrima.com/?p=537
В мае нынешнего года исполнилось 80 лет писателю, правозащитнику, участнику крымскотатарского национального движения Григорию Матвеевичу Александрову. До своего юбилея Григорий Матвеевич не дожил пять лет, его не стало 1 мая 2003 года. В июне 2003 года по инициативе редакции сайта «Крым и крымские татары» и при информационной поддержке Меджлиса крымскотатарского народа был создан сборник материалов «Памяти Григория Александрова». Впервые опубликованный на сайте www.kirimtatar.com, сегодня сборник под названием «Во имя правды, чистой и святой…» выходит в издательстве «Тезис».
Узник сталинских лагерей в 1950-х, в 1983-м Григорий Александров был арестован и помещен в спецпсихбольницу МВД, теперь уже как участник, а правильнее сказать, сочувствующий крымским татарам в их борьбе за возвращение на родину. Подобно генералу Петру Григоренко, также защищавшему крымских татар, Александров за свои убеждения был объявлен умалишенным.
Одной из причин ареста 1983 года стала написанная Г. Александровым поэма «Факел над Крымом», посвященная трагической гибели Мусы Мамута, который в знак протеста против репрессивной политики властей в отношении крымских татар совершил акт самосожжения.
История крымскотатарского движения знает немало проявлений самопожертвования и героизма, каждый из которых был шагом к возвращению на родину. Самосожжение Мусы Мамута - один из ярких примеров в этом ряду. Как справедливо писал академик Андрей Сахаров вскоре после трагедии в Беш-Тереке (Донском), «гибель Мусы Мамута, имя которого будет жить вечно в памяти его соотечественников и всех честных людей, должна послужить восстановлению справедливости, восстановлению попранных прав его народа».
Судьба Мусы Мамута настолько глубоко взволновала Александрова, что уже спустя три дня после его похорон он приступил к созданию поэмы («Память о погибшем Мусе не должна умереть. Нет мук чужих, есть боль моя. Забыть о них бесчестно и невозможно».).
Г. Александрову, который всю жизнь отчаянно сопротивлялся советскому режиму, был близок и понятен дерзкий и самоотверженный вызов, который бросил власти Муса.
Мамута гибель доказала -
Бороться можно даже одному.
Нельзя сломить и посадить в тюрьму
Мечты, надежды и стремленья.
Поэма «Факел над Крымом» столь эмоционально и мощно, на примере одной крымскотатарской семьи рассказавшая о трагедии всего народа, распространялась в самиздате, и в конце 1970-х была хорошо известна крымским татарам. Убеждена, сегодня это подлинно легендарное произведение должно быть включено в программу для обязательного изучения школьниками и студентами.
Подвигу Мусы Мамута Г. Александров посвятил не только поэтические, но и прозаические строки. Сегодня мы публикуем две его публицистические статьи о Мамуте, вошедшие в сборник «Во имя правды, чистой и святой…»: «Кто виноват?» и «Через тринадцать лет».
Григорий Александров свято верил в то, что огромные жертвы, которые принес крымскотатарский народ во имя возвращения на родину, не напрасны, а имена таких героев, как Муса Мамут, будут жить вечно в памяти народа.
Александров ни минуты не сомневался, что «истинный хозяин Крыма - крымскотатарский народ» вернется на родину, и он дожил до этого времени. Семнадцать лет назад, в самом начале массовой репатриации крымских татар, Григорий Александров написал строки - обращение к крымчанам, которые сегодня звучат не менее (а быть может, и более) актуально: «Опомнитесь, люди добрые! Неужели вы не понимаете, кому выгодно натравливать вас на мирный народ, что возвращается к себе домой? Они вернулись в Крым, чтобы жить на своей земле, возродить ее, изуродованную теми, кто не умеет и не знает, как нужно холить и любить чужую землю. Вас вновь и вновь пугают, что перед вами враги. Полноте, сорвите повязку с глаз, и вы увидите крымских татар такими, какими их увидел я. Я видел, как живут они - в печали и радости, дома и на людях. Я слышал их самые сокровенные мысли, высказанные вслух, о доме и семье, о Родине и ссылке, о детях и соседях. Даже к своим гонителям они не испытывают ненависти, не мечтают отомстить им за тяжкие обиды».
Вспоминая в эти дни Мусу Мамута и его русского побратима Григория Александрова, хочу завершить это короткое вступление строками из поэмы «Факел над Крымом»:
Но землю родную народ не отдаст,
И где бы он ни был назад к ней вернется.
Святые могилы врагам не предаст,
Скорее, в неравном и страшном бою
В крови сыновей захлебнется.
Гульнара БЕКИРОВА,
учредитель и редактор сайта «Крым и крымские татары»
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
Кто виноват?
Эта статья Г. Александрова, подписанная псевдонимом Георгий Маккавеев, датирована 10 декабря 1978 года. 20 мая 2003 года рукопись статьи была передана Галиной Александровной Александровой (вдовой Г. Александрова) Представительству Меджлиса крымскотатарского народа по Центральной Азии.
23 июня 1978 года в Крыму, в селе Беш-Терек (Донское), крымский татарин Муса Мамут облил себя бензином и сжег, а через пять дней умер в больнице от ожогов. Спасти его не смогли - огонь не отдает свою добычу. 30 июня 1978 года его схоронили на кладбище в селе Беш-Терек.
В мрачные годы средневековья людей жгли на кострах. В нашей гуманной стране человек сжег сам себя. Кто виноват в его гибели? Почему толкнули его в пламя, заставили принять венец мученика? Где родился? Где жил? И как?
Муса Мамут родился 20 февраля 1931 года в Крыму, в деревне Узунджи. Не ищите эту деревню на карте, ее нет. В седой старине истинный хозяин Крыма крымскотатарский народ дал на своем языке названия деревням и городам, рекам и водопадам. Сегодня власти во всеуслышание объявили, что ни языка, ни народа крымских татар нет, не было и быть не может, а посему велят в Крыму все деревни и села именовать по-русски или по-украински. Вот почему деревне Узунджи дали кличку - село Колхозное, а Беш-Терек нарекли «Донское».
Муса рос в семье деревенского пастуха Мамута. Семья большая: отец, мать, пятеро сыновей, две дочери, всего девять человек.
Четверг. 18 мая 1944 года. Советские войска ушли на Запад, а крымскотатарский народ погнали на восток. Всех их - стариков и калек, грудных детей и старух, беременных женщин, а с ними и нарожденных младенцев Советская власть объявила предателями и как таковых лишила Родины и погнала на ссылку.
Средняя Азия. Узбекистан. Совхоз «Баяут». Вот куда изгнали семью пастуха Мамута. Жить негде, есть нечего. Две сестры и два брата Мусы умерли голодной смертью. Сто десять тысяч крымских татар погибли в ссылке, остальные чудом выжили. Выжил и Муса. Тринадцатилетним ребенком он с утра до ночи работал грузчиком. По приказу Верховного Совета СССР все крымские татары ходили за 10 - 15 километров в комендатуру, где их отмечали как спецпереселенцев. Опоздавших отметиться наказывали. Взрослых сажали в тюрьму, детей только били. Били за опоздания и Мусу, били злобно, долго, до потери сознания.
Шли годы. В двадцать семь лет Муса женился на Зекие Абдуллаевой и вскоре переехал в город Янгиюль, что под Ташкентом. Там он пятнадцать лет проработал слесарем, два года - техником. За это время жена Мусы подарила ему двух дочерей Диляру и Сабрие и сына Юнуса.
В 1975 году Муса вместе с семьей переехал в Крым. В селе Беш-Терек купил маленький домик, на больший денег не хватило, и радовался возвращению на родную землю. «Здесь я буду жить, здесь и схоронят меня», - мечтал Муса. Да не тут-то было!
В Крыму всем председателям сельсоветов спустили сверху указание: не оформлять акты продажи домов, купленных крымскими татарами. Без оформления акта не прописывают, без прописки не разрешают работать, а потом судят… отказ прописаться и устроиться на работу. Сотни крымских татар живут в Крыму без прописки и без работы, кормятся сбором и продажей полевых цветов и шиповника и живут в ожидании лагерей или ссылки.
Муса десятки раз просил прописать его, но ему отвечали: «Сначала оформи акт о купле дома, а потом пропишем, но акт мы не оформим». «Если вам и оформят акт о купле дома, то я, Васин, инспектор по жалобам Симферопольского горисполкома, не разрешу прописать вас, потому что дом маленький, а семья большая». Какая нежная забота о человеке! Тысячи советских людей ютятся в еще меньших конурах - и ничего, а крымский татарин лишен и этого блага, жить в клетушке нельзя. А под открытым небом можно? Тоже нельзя. Посадят за бродяжничество. Где же выход? Покинь Крым, и все.
Почти год беззащитная семья боролась с государственной машиной, и госмашина победила живого человека - у Мусы отняли свободу за непрописку.
Прошли долгие дни и месяцы в неволе. Муса вернулся домой. Травля продолжалась. В школе, где училась Диляра, дочь Мусы, старшеклассников собрали в зал и торжественно, с речами и поздравлениями каждому из них вручили паспорт. Когда очередь дошла до Диляры, ей сказали: «Крымским татарам паспорта не даем. Твои родители не прописаны». Посоветовали уехать из Крыма и в другом месте получить паспорт. Муса чуть ли не ежедневно просил прописать его и разрешить ему работать где угодно и кем угодно. В ответ на его просьбы 20 июня 1978 года представители власти устно и письменно предупредили: «Мы вас не пропишем и работать не позволим, потому что против вас и вашей жены возбуждено уголовное дело. За отказ прописаться и устроиться на работу. За это преступление вас и вашу жену осудят и лишат свободы».
Круг замкнулся. Муса знал, что власти свято выполнят свое обещание, обязательно посадят. Перед ним лежали две дороги: одна на чужбину, другая - в тюрьму. Муса выбрал третью - огненную смерть. Почему? Уйдет он, уйдут другие… Если крымские татары не добьются права жить на своей Родине, крымскотатарский народ исчезнет как нация. Такой путь неприемлем.
Вернуться в лагерь? Во имя чего? Отсидишь - вновь посадят. Так будет продолжаться, пока не выгонят из Крыма или не убьют. Но не это главное. Если не он, то кто же ценой жизни вступится за оклеветанных братьев своих? Кто огненными словами, написанными пеплом и кровью сожженного тела, скажет миру, что над его народом вершат расправу, скажет и спросит: «Люди мира! До каких же пор вы будете глядеть, как надругаются над моим народом, смотреть и молчать?».
Вот почему он избрал третий путь - путь высокого служения Родине, путь на костер и бессмертия.
Дважды Муса говорил в милиции:
- Живым меня не возьмете!
Блюстители закона смеялись. У них был приказ: изгнать крымских татар из Крыма, и они выполняли его.
22 июня Муса спросил жену:
- Детей поднимешь без меня?
- Как без тебя? - встревожилась жена. Муса промолчал. Несколько дней назад он припрятал за домом бочок с бензином.
На другой день Муса не пошел собирать цветы. Он готовил себя к другому труду, к труду - подвигу, который вспыхнул ослепительным солнцем и осветил темные мерзости нашей жизни, мерзости, скрытые от глаз людских.
В десять утра в дом Мусы пришел старший лейтенант милиции Сопрыкин.
- Собирайся. Пойдешь со мной. Тебя ждет прокурор, - объявил он Мусе.
- Я никуда не пойду, - ответил Муса.
- Не пойдешь - позову дружинников. Свяжем и отвезем, - предупредил бравый Сопрыкин.
Муса понял: да, свяжут, да, отвезут. Перед ним стоял живой, а не книжный милиционер. Книжный - великодушный, умный, добрый, смелый. Живой - в лучшем случае робот, безмозглый тупой служака, который без рассуждения выполнит любой приказ начальника, в худшем - держиморда, кнутобоец и взяточник, готовый за изрядную мзду поцеловать того, кто зарезал невинного.
- Подожди меня у калитки. Я переоденусь и пойдем, - предложил Сопрыкину Муса. Сопрыкин вышел.
Через несколько минут Муса зашел за дом и облил себя бензином.
Близится смерть… В горячем бою можно броситься на амбразуру. Но сжечь себя! Какую же безграничную веру в свой народ, в святость общего дела и цели надо хранить в глубине души, великой и чистой, чтобы пойти на муки огненной смерти!
Первая спичка сломалась. Вторая не загорелась. Остановись, Муса! Еще есть время! Назад пути нет. Третья спичка загорелась.
Вспыхнуло тело Мусы, и через пять дней он ушел из жизни.
Тяжко и легко умирать за сыновей своего народа. Тяжко, если они уронят знамя борьбы за землю родную, легко, если пронесут его до победы.
Весь крымскотатарский народ - и внуки, и правнуки их, будут вечно чтить этот день - день двадцать третье июня, день, когда Муса ушел из жизни в бессмертие. Уходя, он завещал крымским татарам борьбу за возращение в Крым, звал братьев своих на Родину.
Всех, кто вернулся в Крым, гонят. Тюрьма и ссылка нависли над ними, как Дамоклов меч. Так стоит ли идти дорогой тех, кто вернулся? Не стоит, если тебе все равно - будет жить или рассеется по миру твой народ. Если ты все блага приобретешь, а Родину потеряешь, нужны ли внуку и правнуку твоему блага твои? Изгнанный из отчего края и не вернувшийся к нему жив телом, но мертв душой. Стоит, ибо без родной земли нет народа. Внук твой будет «Иваном, не помнящим родства», если сегодня ты не вернешься в дом родной. А отчизна нужна и тебе, и ему, нужна как воздух, как глоток воды и хлеб.
10 декабря 1978 г.
Через тринадцать лет
22 июня с.г. я и дочка моя Наташа прилетели в Симферополь. Шагах в тридцати от аэропорта меня окружили знакомые и незнакомые люди.
- Григорий Матвеевич? - спросил высокий бородатый парень, протягивая мне руку.
- Да (откуда он меня знает?).
Завтра по вашей поэме «Факел над Крымом» в Крымскотатарском музыкально-драматическом театре состоится премьера спектакля «Авдет» (Возвращение).
Спектакль? Я удивленно пожал плечами. Мне никто не говорил о том, что готовят постановку пьесы по моей поэме.
От Мустафы Джемилева 1 июля 1978 года я впервые услышал о самосожжении Мусы Мамута - через три дня после его смерти. Сам выехать в Крым не мог: был нездоров - вскоре слег в больницу.
Около сорока лет назад в Московской тюрьме, в Бутырки мне на 72 день голодовки то ли озорства ради, то ли не желая утруждать себя ежедневно искусственным кормлением через зонд (резиновая трубка, ее вталкивают в ноздрю, а оттуда по пищеводу в желудок) влили пол-литра кипящего молока. С тех пор от желудка осталась культя, каковая временами бунтует, что и случилось в июле 1978 года. Поэму «Факел над Крымом» я начал писать дома, а окончил в больнице. Ее многократно переписывали от руки и перепечатывали на машинке.
В мае прошлого года мне попалась в руки машинопись поэмы. Боже! До чего ее изуродовали. Я не говорю о купюрах, вырваны сотни строк, о грубейших ошибках, но и смысл поэмы изменен порой до неузнаваемости. Ошибки переписчиков и машинисток вполне понятны и простительны. Однако над поэмой потрудилась недобрая рука опытного филолога. Они работают не только в школах, прессе и вузах, но и в КГБ. Он (или она?) сделали все, чтобы поэма превратилась в безобидный литературный мусор и в таком виде дошла до читателя, уличая автора в дремучем невежестве и бездарности.
Я хотел отказаться от авторства, но, подумав, решил восстановить ее. Память о погибшем Мусе не должна умереть. Нет мук чужих, есть боль моя. Забыть о них бесчестно и невозможно.
Когда-то, до психушки, знакомые уверяли, что у меня феноменальная память. Заботливые врачи спецпсихбольницы с помощью лекарств и кулаков уголовников санитаров постарались довести память до среднедебильного уровня. «Не высовывайся». Но сердобольные советские психиатры не довели до конца свое благое начинание - память съежилась, усохла, но все продолжает служить мне. За 16 дней я восстановил поэму. До девяностого года оригинала в доме не было, изъяли при обысках.
23 июня, в день, когда исполнилось тринадцать лет со дня самосожжения Мусы, мы с дочкой пошли в театр. У здания театра десятки машин. Люди приехали из разных уголков Крыма. Зал переполнен.
На сцене мальчик лет двенадцати - столько исполнилось Мусе в день депортации крымскотатарского народа. В руках ребенка свет. За его спиной трое: мать, бабушка и дедушка. Два брата и две сестренки Мусы погибнут в ссылке, их нет на сцене. В дом врываются вооруженные солдаты.
- Скорей! Скорей! - кричат они. - Всем покинуть помещение за 15 минут. Музыка печальная и безысходная. Народ прощается с Землей отцов, с могилами предков, с родными очагами, уходит в ссылку, навстречу голоду, унижениям и смерти.
Музыка заворожила меня, на время заставила забыть мелкие огрехи: текст от автора артист Рефат Сеит-Аблаев читает монотонно. Екатерина и Потемкин (их нет в поэме) карикатурно катаются по сцене, бухаются на колени и благодарят Сталина (такового тоже нет в поэме) за изгнание крымских татар. На мой взгляд, на этом сценические издержки кончаются. Зато с каким самоотвержением думает вслух Энвер (Муса) о своей неизбежной гибели. Он идет на огненную смерть ради жизни своего народа на земле отчизны. Он знает:
Без матери ребенок милый -
Судьбой забытый сирота.
Мать без детей глядит в могилу
А Родина без сыновей мертва.
Муса вспоминает прошлое. Он слышит голос прокурора, видит вместе со зрителями сцену суда. Мгновение - и Муса идет в последний путь. Он хочет увидеть грядущее своего народа, и в то же время в глубине подсознания его тяготят мысли о семье:
Сиротами останутся дети,
Горько жить без отца им на свете.
Трагедию матери поймут все. А кто поймет трагедию отца?
Так уж повелось, что людям близки слезы Марии, но мы забываем и стыдливо молчим о муках Вечного Отца. Мусе не чужды слабости, присущие роду людскому. Он любит детей более себя, любит… но идет. В нем зародилось сомнение, ему кажется, что его забудут.
Я уйду и не вспомнит никто обо мне
Родная природа, вечно прекрасная, отвечает ему:
Вспомнят, вспомнят -
Ответили крымские горы,
Не забудем и мы,
Зашептали степные просторы.
И вновь и вновь в последнюю минуту вспыхивают печальные воспоминания.
Начальник милиции грозит осудить и его жену за непрописку (а прописать его отказываются уже два года), обещают найти место в интернате восьмилетнему сыну Юнусу и отправить школьниц-дочерей в ссылку, коль скоро Мамут не покинет Крым.
Живым не дамся в руки вам, твердо и спокойно ответил Мамут. Начальник взбешен:
Мы не таких, бывало, брали,
И не таким рога ломали.
Твой труп на волю отпущу,
А может, ты сгоришь с женой?
Но если не сгорит она,
Сожрет баланды бочек сто до дна!
Круг замкнулся. Сегодня струсит Муса, завтра из Крыма потянутся сотни крымских татар.
23 июня. Десять тридцать утра. Осталось три шага до сарайчика, где Муса хранит бензин. На сцене Зарема - жизнь Мусы. Она молит своего хозяина:
Мне страшно, тяжело и больно,
Помилуй, сохрани меня.
Она протягивает Мусе руки, и последний крик вырывается из молодой прекрасной души:
Я с небом не могу расстаться,
С землей в цвету, с сияньем дня,
Позволь хоть день, хоть час остаться,
Одна я у тебя.
Да, одна. А он прощается с ней, уходит во тьму вечности, идет навстречу неизбежному.
Музыка… Я слышу победу над смертью и скорбь об ушедших. Мечутся блики света: красного, как воскресшая кровь сожженного Мусы, багрового, как гнев униженного народа, голубого, как день, идущий за ночью.
Тишина. Проходит двадцать - тридцать секунд. Зал взрывается овацией. «Автора!» - требует зал. Мои давние друзья Эдие и Асан буквально тащат меня на сцену. Я ошеломлен. Такой искренней благодарности не ждал.
На сцену выходят зрители и дарят мне цветы. Рядом со мной Зекие, жена Мусы. Цветы не умещаются у нее в руках. По лицу женщины текут слезы. Меня обнимают незнакомые люди. Рядом со мной встала Эдие. Я слышу ее теплые слова. Она говорит, как в 83 году мне приказывали отказаться от поэмы и обещали освободить, если я выполню это требование.
Да, это правда. Следователь Азарян уговаривал меня публично покаяться, но из его затеи не вышло ничего. Обозленный Азарян 23 мая 1983 года в Таштюрьме пригрозил мне: «Не откажетесь от всего написанного - не миновать вам психушки. Я сомневаюсь, чтоб оттуда вы вышли живым».
Я стою на сцене и вспоминаю самый мрачный день в моей жизни. Елена Сергеевна Деборина, зав. 10 отделением Ташкентской спецпсихбольницы, затеяла не без приказа свыше подлую травлю против меня. Это не битие, к такой пошлой банальности я привык давно. И даже не лекарство, что увечит душевно здорового человека (текут слюни, дрожат руки, исчезает память). Она решила посадить меня за стол обиженных - там сидят «голубые» (изнасилованные в СПБ). Деборина пообещала раздатчику пищи Анатолию Белову (он преднамеренно убил двух человек и через полтора года его освободили), что выпишет его, если он принесет мне баланду в поцарапанной на дне миске, а из таких мисок ели только «голубые». Увидеть царапину сквозь мутную баланду я не мог. Если бы меня не предупредили о ее затее, и я бы не отодвинул меченую миску, то каждую минуту мне бы на прогулке в камере, туалете как «голубому» плевали в лицо и кричали «Место!». Кстати, предупредил меня вор в законе по кличке Вальтер. Белов дней через десять признался: «Мне Еленушка приказала дать тебе поцарапанную миску». Случись такое в зоне, выход найти просто - прыжок за запретную зону и пуля в лоб. Но в СПБ так тщательно следили за каждым, что покончить с собой не удавалось никому. Но и здесь добрые враги оставляли лазейку. В шестом изоляторе, куда отправляли провинившихся, валялись длинные веревки, а в стене около кровати торчали надежно вбитые два железных крюка. Из шестого изолятора выносили только вперед ногами. Когда нас выпускали на прогулку, я подошел к Дебориной и сказал: «Дозвольте с вами поговорить».
- Я всегда рада побеседовать с вами, Григорий Матвеевич, - Елена Сергеевна завела в кабинет.
- Я хочу предложить вам компромисс, - заговорил я.
- Какой?
- Я изрядно досаждаю вам. Самое простое - избавиться от меня навсегда.
- Как?
- Прикажите меня перевести в шестой изолятор. И мы распрощаемся навсегда.
- Наивный вы человек, Григорий Матвеевич. Неужели вы думаете, что я разрешу вам покончить с собой? Умереть - это очень легко. Но смерть надо заслужить. А вы не заслужили.
С какой тоской я вспоминал Тайшетлаг. Как просто там подвести черту. Прыжок на вышку и пуля в лоб? В любую минуту. Веревка и крюк? Извольте. А здесь? И все же я выжил. Зачем?
Но сейчас я знал зачем. Я видел зал и людей, что несли цветы мне и жене Мусы. Я понял: люди увидели обнаженную правду о борцах и жертвах, их искренние чувства отданы им. Я же и артисты, сколько у нас хватило сил, рассказали людям о темных днях прошлого, рассказали, чтобы оно никогда не повторилось. А если? Мне не страшно. Второй раз на «спец» живым не возьмут. Встретить еще одного Азаряна и Деборину? Исключено. Мертвых ни в лагерь, ни на «спец» не волокут. Это я. А люди? А их дети? Что случится с ними, коль наша история повторится? Мне страшно. Но не бывать тому! Не бывать! Я повторяю это как заклинание. И верю, что такое не случится. Я вижу лица зрителей - они готовы постоять за себя и за детей своих.
Глотнувшие свежий воздух свободы в клетку не вернутся. Путь долгий и трудный ждет нас, но это путь к свету и радости. И я, узнавший все муки, что могут выпасть на долю человека, верю - гнусное и темное прошлое осталось позади.
Григорий АЛЕКСАНДРОВ
1991 г.
http://www.goloskrima.com/?p=537