Відповіді

• 2008.12.24 | Читатель

  Это жестоко, но я желаю харабугам той же участи

  ВОТ ОТРЫВОК ИЗ ТРИЛОГИИ АЙДЫНА ШЕМЬИ_ЗАДЕ "НИТИ СУДЕБ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ". ЭТО ТОЛЬКО ОДНА СЦЕНА.
  
  В хлопководческих совхозах Голодной степи, татарам негде было сорвать с дерева яблочко или незрелый твердый персик, негде было собирать пшеничные или ячменные колоски - все земли были под хлопчатником. “Совхоз” – советское хозяйство. Рабочие совхоза, то есть государственного хозяйства, не обязательно наделялись землей под огород, а в качестве жилья им мог быть предоставлен барак с нарами. “Колхоз” – коллективное хозяйство, где по уставу каждая семья имела приусадебный земельный надел, ну хотя бы размером с хоккейное поле. Работники колхоза, кормились за счет своего, хоть и скудного хозяйства, и только в конце года получали какое-то количество зерна, мыла, масла, - в зависимости от числа трудодней, то есть дней, в которые был зафиксирован их выход на колхозную работу. В отличие от них рабочие совхоза должны были получать плату за работу в конце каждого месяца. И еще - совхоз кормил своих рабочих обедом один раз в день. Это обстоятельство поначалу оказалось благоприятным для крымчан. С первого же дня переселенцам стали привозить в полдень какую-нибудь кашу, - из джугары, из дробленой кукурузы или из перловки. Позже, когда созрели овощи, стали давать варево из кормовой свеклы или из шалхама - местной репы. Если первые два-три месяца несчастные татары как-то держались и еще выходили на работу в поле под палящие лучи азиатского солнца, то к концу лета большинство от скудного одноразового питания обессилило настолько, что падали без чувств на грядках. Производительность труда переселенцев была низкой, и никакой платы в конце месяца почти никто не получал, а вскоре труд больных и истощенных людей не оправдывал даже миски каши. Когда переселенцев стали кормить кормовой свеклой и шалхамом, они стали пухнуть и умирать целыми семьями. Выбраться из совхоза практически было невозможно, да и куда идти...
  Подошла пора собирать созревающий хлопок, и люди были нужны. Тогда руководство совхоза распорядилось выдать татарам зерно, но выдавать только тем, которые имели силы выходить на работы. Остальные, больные и истощенные, были предоставлены сами себе.
  ...Младшенький умер от дизентерии в августе, Фатиме еще имела силы похоронить его. Когда начался сбор хлопка, она несколько раз выходила в поле, но норму выполнить была не в состоянии. Старший сын Февзи оказался крепче, и они решили, что числиться в рабочих будет он, а мать в меру возможностей будет помогать ему выполнять дневную норму. Так они получили ведро кукурузных зерен. Кстати сказать, кукуруза была американская, зерна были крупными, как лошадиные зубы, - то ли поставки от Международного Красного креста, то ли по лендлизу.
  Еще Фатиме выбирала из волокон семена хлопчатника, которые оказались маслянистыми и вкусными. Среди грядок встречались кусты паслена, черные водянистые ягоды которого были съедобны, но если целый рабочий день есть эти ягоды, то у человека начинался изнуряющий понос. Тем не менее, разжевывая семена хлопчатника и заедая их пасленом, люди собирали свои урочные восемьдесят килограмм хлопка в день, а если не могли собрать эту норму, то записывали собранные килограммы сегодня на одного, завтра на другого. Вечером они съедали горсточку кукурузы, которую негде было раздробить и приходилось варить после долгого отмачивания.
  Когда зерно у людей кончилось, привезли муку из какого-то неведомого курмака и выдали по половине ведра на внесенного в ведомость работника. Это была странная мука, темносерая, с блеском, будто содержащая дробленое стекло. И испеченные из нее лепешки тоже заставляли вспомнить о стекле, - они были хрупкие, разваливающиеся и скрипели на зубах. Оказалось, что курмак этот всем хорошо известен - это были те мелкие семена, которые часто встречаются в пачках "очищенного" риса. Курмак - сорняк, всегда проникающий на рисовые делянки, его семена не съедобны, но в голодные годы вычищаемый из обмолоченного риса он не выбрасывался, а использовался как добавка к ячменной или кукурузной муке.
  - Лепешки из курмака наполняют живот, но голода не утоляют, - говорили узбеки. - Если долго им питаться, то можно умереть.
  Даже будучи очень голодным, есть лепешки из этого злака было трудно. Мучимый голодом человек заставлял себя отковырнуть кусочек от лепешки, с отвращением разжевывал его и глотал. Затем через час-другой он не удерживался, и опять отламывал кусочек, и опять на зубах хрустело стекло и приходилось глотать этот странный хлеб. Кора деревьев казалась более вкусной...
  Привезли кормовую свеклу - большие серо-грязные коренья. Ее запекали в огне, и оказалось, что это вкусно и питательно. Кормовая свекла отдалила для некоторых смерть, других же спасла от смерти. Но пришли холода, переносить которые неодетым истощенным людям было не под силу.
  В бараке оставалось не более двадцати человек. Те, кто был посильнее и поудачливее, перебрались в кибитки-развалюхи в центральном отделении совхоза. Кое-как подправив соломенные крыши и подмазав глиной щели в стенах, эти счастливцы имели шансы дожить до весны. Жильцы же барака были обречены.
  Однажды утром учительница из Алупки, которая еще летом похоронила племянницу и ее двух сыновей, не встала, чтобы пойти вскипятить воду в титане. Эта была ее обязанность, водой же титан с вечера заливал Февзи.
  - Фатиме, я сегодня умру. Нет, нет, не надо лишних слов. Я жду свою смерть, это избавление. Но ты еще молода, у сына твоего много сил. Вы должны выжить. Как только я умру, ты сразу же забери мое одеяло и другое мое барахло. Хоронить будешь потом, слышишь?
  - Что вы говорите, Мелиха-абла! Просто немного приболели, наверное. Аллах даст вам здоровья!
  - Ладно, Фатиме, спасибо за сочувствие. Но как только закроешь мне глаза, положи меня на солому и возьми одеяло. У других хоть что-то есть, а вы на голой соломе. Забери мои вещи сразу себе, слышишь? Вот эта шерстяная кофта - она хоть и старая, но очень теплая. Февзи, ты слышишь меня?
  - Слышу, Мелиха-абла. Я сделаю так, как вы сказали, - с недетским спокойствием печально ответил Февзи.
  - А сейчас, заметте олса, (если не очень озаботит) дайте мне кружку горячего чаю. Пусть будет погорячей...
  К вечеру, когда солнце еще не зашло, Мелиха-оджапче тихо умерла. Фатиме наклонилась к ней спросить о самочувствии и, увидев ее застывший взгляд, вскрикнула. Столько смертей видели они за последние месяцы, но эта объявленная смерть старой женщины вдруг оказалась для всех, покуда еще живых, сильным эмоциональным потрясением. Может быть потому, что из всех, кто оказался в бараке, она была единственным грамотным человеком, которая объясняла, почему они, обитатели Крыма, оказались вырваны с корнем из родной почвы, почему оставлены в Голодной степи на смерть. Мелиха-оджапче знала историю своей страны, знала о том, как еще в конце восемнадцатого столетия князья и графы из Петербурга обманом отнимали лучшие земли у татар, рассказывала о массовых исходах на протяжении всего прошлого века разоряемых и униженных на своей исконной родине крымчан, о не прекращавшейся никогда национальной и конфессиональной дискриминации.
  - Эй, балаларым! - говорила она покачиваясь. - Сколько горя принесли нам люди Севера! Сколько еще мы натерпимся от этих явуров (гяуров)! Лякин умидден тюшмейик! Не будем терять надежды! Если не нам суждено вернутся в Крым, обязательно вернутся наши дети и внуки! И не забывайте, что наших соплеменников много в Добрудже, в Турции и в других землях. Когда-нибудь все наши люди соберутся на нашем Полуострове и мы, умершие на чужбине, будем взирать с небес, как возрождается наше государство.
  И Мелиха-оджапче читала стихи крымских поэтов, расстрелянных большевиками. Иногда она пела старинные дестаны, и сельчане затаив дыхание слушали повествования о героике былых походов, о славном воине Чора-батыре, о борьбе за честь и достоинство, о любви, не ведающей преград. Пока была жива эта образованная женщина, с людьми была их история, их многовековая культура, и в холодном бараке горел маленький костерок крымской цивилизации. С уходом Мелиха-оджапче осталось в сердцах еще живых людей то чувство единства со всеми прошлыми и будущими поколениями, которое пробудили ее рассказы и ее песни, но только одному из приобщившихся к этому сокровищу суждено было запомнить и донести полученное знание своим детям и внукам, чтобы из зароненной в их души искорки возродилась страсть к поискам утерянного, к возрождению того, что превращает множество людское в единую нацию.
  
  Теперь у противоположного конца оставшегося невспаханным пригорка расположилось кладбище крымских татар...
  Наступили холода. Морозов пока еще не было, но пошли нудные моросящие дожди и холодный ветер продувал барак насквозь. Солончаковая земля и под дождем была не такой, какой должна быть нормальная земля. Дождь не пропитывал ее насквозь, а протекал в трещины, а на поверхности образовался тонкий слой такой скользкой грязи, что разбежавшись босиком можно было проскользить шагов пятнадцать. Покойница Мелиха-абла оставила для Февзи свои стоптанные круглоносые туфли с ремешком, но мальчик не носил их, так как они были откровенно немужскими, даже с невысоким женским каблуком. Босые его ноги за день покрывались липкой грязью до колен и вечером он с удовольствием обмывал их теплой водой, нагретой в титане, благо, что топлива было вдосталь. В качестве топлива использовались сухие кусты хлопчатника, - гуза-пая по здешнему, - которые горели тепло и ярко и оставляли после себя долго не угасающие красные угли. Гуза-паи было вдосталь. Г-образными узбекскими серпами - ураками Февзи рубил на расположенном в двадцати шагах поле гуза-паю и складывал ее в бараке, число жильцов которого уменьшилось до шести человек. Большие запасы гуза-паи мальчик, единственный, сохранивший для какой-либо работы силы, сделал еще до дождей, да и теперь, когда дождь прекращался и ветер высушивал кусты, он рубил их и таскал под крышу, в нежилую часть барака.
  - Молодец, сынок, хороший из тебя был бы дома хозяин. Чем больше топлива заготовишь, тем больше надежд пережить зиму, - говорил единственный из оставшихся в живых стариков Мурат-эмдже. Жена его уже не вставала, а он еще уверенно передвигался, разжигал титан, даже приносил воду из канала.
  Февзи догадался использовать связанные камышовыми жгутами снопы гуз-паи как перегородки на нарах и люди были защищены от ветра. Но к тому времени скудные запасы зерна и свеклы кончились, оставался только отвратительного вкуса шалхам, который только заполнял желудки не насыщая.
  Вскоре на смену сравнительно теплой погоде пришли холода, настоящие морозы. Грязь покрылась тонкой ледяной коркой и ходить босиком стало невозможным. Февзи обматывал ноги обрывками джутового мешка и надевал оставленные ему туфли Мелиха-абла. Голь, как известно, на выдумку хитра. Мурат-эмдже и мальчик разжигали на земляном полу барака несколько костров, небольших костров, чтобы не устроить пожара, но по всей длине занимаемых шестью живыми душами нар. Сухая гуза-пая горела с малым дымом и давала хороший жар. В костер клали несколько найденных на территории обожженных кирпичей, которые заворачивали в джутовую ткань от старых мешков и брали на ночь на лежанку - в "постель". Вот так надеялись пережить зиму. К тому времени в живых остались Фатиме с сыном, старик Мурат с женой и еще две пожилые больные женщины, которые похоронили еще летом своих ближних и которым было ниспослано войти живыми в эту зиму, для того, возможно, чтобы рассказать о зимних холодах и небывалых тяготах земных там, в истинном мире...
  В один из дней тихо скончалась жена Мурата-эмдже старая бабушка Невзие. Старик и мальчик вырыли в еще не промерзшей земле яму с подбоем, старик прочитал над женой молитву и еще одну дочь Крыма приняла чужая азиатская земля.
  В ту ночь Мурат-эмдже продумал одну мысль. Наутро он отошел с мальчиком в отдаленный угол барака.
  - Февзи-оглум, слушай меня. Зима еще только начинается, нас здесь три старых человека, которые вряд ли доживут до весны. Только у тебя и твоей матери есть шанс выжить. Но могилы для умерших придется копать тебе. Я прошу тебя, сынок, вырой могилы, пока земля не заледенела. Если все они или некоторые окажутся ненужными - слава Аллаху! Но оставить мусульманина не захороненным нельзя и забота об этаом забота достается тебе. Сделай так, как я тебе сказал, сынок. Но чтобы женщины о том не узнали.
  Февзи молча выслушал эмдже и без слов согласно кивнул головой. В этом двенадцатилетнем ребенке рано созревало подсознательноело чувство ответственности не только за себя, но и за ближних. Жизнь в нечеловеческих условиях, когда смерть окружающих его взрослых и детей из маловероятного несчастья становилась обыденностью, чем-то ежедневно ожидаемым, когда были забыты смех и радость, когда все вокруг было чужим, - эта жизнь исподволь формировала в нем характер ... вожака, но не того вожака, который требует от членов клана покорности и части добычи, а вождя, который выводит племя из плена, из чащи дикого леса, из песков пустыни. Он не ставил перед собой осознанных задач, но на уровне эмоций он ощущал, что если волей Всевышнего суждено выжить только ему и его маме, то Оон, выживший, будет искать своих тоже оставшихся в живых соплеменников по всему миру, чтобы соединиться с ними, продолжить жизнь свою в детях и внуках, рассказать им об этих гибельных годах, о мечтах не доживших до возвращения на родину, о врагах, о том, чего никогда ни в каком поколении нельзя простить. Двенадцатилетний мальчик брал на себя ответственность за будущеето, что будет.
  Со дня этого разговора Февзи начал копать ямы на краю запорошенного снегом хлопкового поля. Он копал три ямы.
  Фатиме слабела день ото дня. Дело было не только в том, что она ограничивала себя и в без того скудном пайке, отдавая половину суточного рациона ничего не подозревающему сыну. Ее точила изнутри болезнь, которой врачи, наверное, не могли бы дать названия и от которой многие крымчане умирали так же часто, как умирали от малярии и дизентерии. Эта болезнь происходила от другого вкуса здешнего воздуха и здешней воды, от несравнимости покинутого и имеющегося, от обиды, от смерти самых близких, от ужаса всех человеческих потерь. Долгими ноябрьскими вечерами она не могла заснуть, вспоминала прежнюю жизнь. Вспоминала мужа, которого призвали в армию еще в тридцать девятом и от которого она перестала получать письма с самого начала войны, и неизвестно, скувырнулся ли он от немецкой пули где-то в полях России еще в первых боях или пробивается и сейчас в рядах Красной армии к границам Германии. А письма его потеряли почтальоны... Вспоминала, как рожала сыновей, как играли они на руках у отца, как укладывала она их в теплые и чистые постельки. Никак не хотела она вспоминать о смерти своего младшенького, отгоняла видения этого и последующих дней. Она думала о своем маленьком Эдемчике как о живом, представляла себе как она будет танцевать на свадьбах обоих своих мальчиков, танцевать агъыр ава ве хайтарма лицом к лицу с мужем. И под утро засыпала в приятных грезах, чтобы проснувшись утром тоже не думать о горьком, а думать только о Февзи, только о том, что он должен выжить и выживет, - так велит Аллах ...
  
  Проснувшись однажды утром Февзи не почувствовал привычного тепла, исходящих от обнимавших его маминых рук. Руки были холодные, объятие было жестким...
  Февзи дорыл в то утро одну из могил и тут же начал рыть четвертую.
  Днем Фатиме завернули в саван из ее единственного платья. Мурат-эмдже прочел над ней молитву и Февзи устлал нишу в яме соломой, прежде чем уложить в нее свою маму.
  А старик Мурат с ужасом думал, что будет, если мальчик теперь уйдет. Поддерживать огонь в костре, варить кукурузу и печь в углях кормовую свеклу сил у него еще хватит. Но кто сможет предать земле умерших, если мальчик покинет барак? Утром старик, опережая мальчика, вылез из под груды тряпья, служившей ему одеялом, вскипятил воду в титане и раздул костер. Женщины поднимались со своего ложа только для отправления нужды, поддерживая друг друга они шли в дальний угол барака, за груду запасенной гуза-паи. Вылез из своей "постели" и Февзи. Все обитатели барака сели вместе принять скудный завтрак. Женщины осторожно начали разговор о достоинствах покойницы, находили слова утешения для сироты. Февзи молча слушал, временами кивал головой. Перед ними стояла алюминиевая миска с зернами сваренной накануне кукурузы и горячая большая свекловина, которую запивали кипятком, называя его словом "чай".
  Мальчик не плакал над телом своей мамы. Не плакал он и по ночам. Словно холодная льдинка засела в его сердце. Порой льдинка оборачивалась раскаленным стальным осколком и Февзи, будто бы освободившись от забытья, удивленно осматривался - вокруг странная плоская земля, хижина без окон и дверей, ни тепла, ни еды, ни одежды. Ни мамы, ни братика. Ни отца, которого он помнил плохо и к отсутствию которого уже давно привык. Смерть матери потрясла его, казалось бы, мужавшую душу. Он вдруг стал глядетьл на этот чужой мир взглядом одинокого волчонка, но не ослабевшего и сдавшегося, а готового бежать, кусаться, умереть. Старый Мурат увидел в глазах мальчика звериную отрешенность, принятие ниспосланного одиночества и испугался теперь за него. Не произнося лишних слов он старался быть рядом с ним, молча протягивал ему руку, как бы прося помочь подняться с сиденья, просил передать ему кружку или там ложку, сам подносил мальчику ту или иную вещь, - словом, старался больше с ним общаться. Когда Февзи оправлял холмик на могиле матери старик без слов присоединялся к нему. По вечерам Мурат-эмдже начал рассказывать мальчику о былой жизни, о традициях быта, которые сложились в их горной деревеньке, о событиях давних времен, которые стали местной мифологией и были по настоящему понятны только их односельчанам.
  - Сынок, не теряй надежды,. что Верь, что отец твой вернется с войн, и тогда ты уже не будешь сиротой. И ты, может быть, единственный молодой мужчина из нашего рода, кто понесет в будущие времена наши обычаи и наши предания. Крым - наша большая родина. Наше старинная деревня - наша малая родина. Она нас выпестовала, она нас соединила в один род, мы все связаны друг с другом кровными узами, наши корни уходят во времена, когда мы говорили на другом языке, имена у нас были другие. Теперь ты один из немногих, кто продолжит наш род. Жена твоя может быть из другого рода, но детям своим ты должен поведать все то, что ты знаешь и то, что я тебе буду рассказывать. Ты, Февзи, вырастешь, вернешься на землю предков, ты будешь главой новой поросли на родной почве...
  Мальчик благодаря таким речам обретал прежнюю твердость. И со временем он перестал ощущать себя одиноким сиротой, беседы со старым и мудрым Муратом породили в нем новое отношение к прошлому и настоящему, он свято поверил всему, что поведал ему мудрый его эмдже, он принял на себя уже вполне осознанно ответственность за продолжение рода...
  Рано взрослеющий юноша уже строил трезвые планы на ближайшее будущее, исходя из ожидания новых бед. Он думал о том, что когда он всех похоронит, то надо будет пойти к людям. Может поначалу на центральную усадьбу, а потом и в город. В том, что три старых человека, которые сейчас ворочаются без сна на своих лежанках, в эти зимние месяцы умрут он, привыкший к смертям, не сомневался.
  ...Прислушавшись к тишине барака, нарушаемой временами тяжелыми вздохами стареньких его земляков, Февзи спустился с нар, завернул нагревшиеся на углях кирпичи в обрывки мешковины и тихонько положил их взамен остывших камней у ног притворявшихся спящими своих подопечных стариков.
  Бедные старушки в один из дней попросили Февзи принести два камня, один побольше, а другой поменьше. Они завертывали сваренные зерна кукурузы в марлечку и долбили по ним камнем, пока не получали тестообразную массу, и это было более приемлемо, чем падающие в старые желудки маленькими камешками целые зерна.
  На следующий день завернув за угол барака Февзи увидел, как дедушка Мурат завернув в тряпочку зерна кукурузы разминал их осторожными ударами камнем. При этом старик плакал и что-то шептали его губы...
  В один из дней Мурат-эмдже отвел мальчика в сторону:
  - Февзи-балам, у каждого человека есть обязанности перед другими людьми. Тебе в твои юные годы досталась пережить много горя. Ты потерял брата и мать - рахмет олсун джанларына. Но по воле Аллаха тебе надлежит выполнить тяжкую обязанность по отношению к нам, старикам, оставшимся на твое попечение. Мы умрем, до весны нам не дожить. Ты не должен уйти отсюда, пока не похоронишь последнего из нас. Знай, сын мой, кроме тебя некому предать нас земле, а если мы останемся не похороненными, нас будут грызть собаки и крысы...
  - Не надо, Мурат-эмдже! - даже для рано повзрослевшей от множества несчастий детской души есть граница дозволенного восприятия ужасов земного бытия. - Я знаю свой долг, не надо ничего мне говорить. Будьте во мне уверены.
  - Хорошо, сынок, прости меня. Но только еще об одном мне надо тебе сказать. Мы мусульмане и над телом умершего мусульманина должна быть прочитана молитва. Ты знаешь какую-нибудь молитву?
  - Я знаю только " Ля илля-и иль Алла, Мухамеди ресул улла".
  - Хорошо, сынок, Аллах примет эту твою молитву. С этими святыми словами ты должен похоронить своих стариков, Февзи-оглум.
  - Да, Мурат-эмдже, я понял. Вы должны быть во мне уверены.
  - Я уверен в тебе, Февзи, - сказал Мурат-эмдже и обняв мальчика прижал его к себе. Февзи приник к старому своему дядюшке и ему захотелось заплакать, вновь почувствовать себя ребенком, но сглотнув вырвавшиеся было всхлипы он подавил в себе слабость и отодвинулся от старика.
  Каждый день Февзи подходил к могиле матери, подправлял земельный холмик над ней и начинал копать три еще не дорытые ямы рядом.
  В декабре ударили настоящие морозы - под двадцать градусов. Снега навалило по пояс взрослому человеку. Обитателям барака трудно стало сохранять тепло. Был страх, что заготовленной гуза-паи может не хватить на ближайший месяц, а при отсутствии надежной обуви и одежды нарубить новую для Февзи не представлялось возможным. Но тем не менее весь день в бараке горел огонь, а на ночь мальчик готовил для стариков по несколько нагретых кирпичей. Дед Мурат старался себя обслуживать сам, но старые женщины едва имели сил ходить по нужде, а так все дни и ночи проводили в своих постелях. И вот Февзи заметил, что старушки стали угасать прямо на глазах. Он не знал, что с согласия Мурата они решили не принимать пищу и закончить свои мучения. Мальчика решили об этом не ставить в известность. И не прошло и недели, как утром скончалась одна из мучениц, а вечером испустила свой последний вздох вторая. Мурат-эмдже прочел над ними молитву и двое мужчин, старик и мальчик, опустили в могилы своих старых односельчанок как они были, в их старой одежде, и забросали их крупными мерзлыми комками земли.
  Теперь из пяти десятков жителей крымской деревни, заброшенных в отделение совхоза, оставалось двое. Старик и мальчик сдвинули свои постели, теперь после смерти старушек, ставшие плотнее и сверху и снизу, и целые дни они теперь проводили рядом. Если не дремали, то старик продолжал свои рассказы о бытие их родной деревни, о своей нелегкой жизни, о достойных упоминания событиях, которым Аллах соблаговолил сделать его свидетелем. Он продолжал рассказывать мальчику об обычаях, которые соблюдали его родители и деды, о нормах морали, обязательных для мусульманина. И еще Мурат-эмдже обучал Февзи молитвам.
  Был конец января, еда еще у них была, было и топливо. Но дед Мурат сильно простудился, наверное подхватил воспаление легких. Февзи ухаживал за старым своим дядей как будто опытный санитар. По ночам многократно повторяя молитвы, которым его обучил Мурат-эмдже, просил Аллаха сохранить старику жизнь. Глядя со стороны на мечущегося в бреду больного, мальчик плакал, понимая, что теряет единственную оставшуюся ему от прошлой жизни родную душу. Мурат-эмдже скончался на третий день и почти сутки Февзи читал над телом старика молитвы. Опустив эмдже в могилу, он долго дробил мерзлые комки земли, чтобы не обидеть бесчувственное тело тяжелыми ударами холодных глыб. Когда возник земляной холмик на последней из четырех вырытых им в чужой земле могил, обессиленный ребенок едва дошел до нар, не разжигая костра упал на постель и забылся тяжелым сном. Проснулся он ночью от жуткого холода. В нем было достаточно жизненных сил, и волей Аллаха он должен был выжить, должен был выполнить завет старейшины своего рода Мурата, должен был нести сообщение о своем жизненном опыте, о последних днях жизни своих близких следующим поколениям. Он заставил себя подняться, раздул огонь и скоро в бараке уже пылал жаркий костер. В ночи мальчик вскипятил воду в титане, напился горячего "чаю", пожевал зерен. Сидя у огня, он обдумывал свои дальнейшие действия и принял решение остаться в бараке еще на несколько дней, а потом отправиться к людям. Он в колхозной деревне в Крыму не знал легкого бытия и за свою короткую жизнь мало видел хорошего, но он жаждал его. Во всем он всегда надеялся только на свои силы и был готов найти то, что имели другие, но о чем он только мечтал. А для этого надо было продолжать жить.
  
  Следующие дни он прилаживал для себя имеющуюся в бараке обувь, подобрал из женских кофт подходящее для холодной зимы одеяние, скатал в узел пару более или менее целых одеял. Настал день, когда Февзи решил идти на центральную усадьбу совхоза. Он надел на ноги несколько пар нашедшихся чулок и затискал ноги в старые женские туфли, от которых оторвал предварительно каблуки. Потом он натянул на себя несколько слоев драных кофт, обвязал уши сложенным на узбекский манер платком и, полностью экипировавшись, присел ненадолго на опустевшую теперь лежанку. Ему хватило минуты, чтобы припомнить все события, происшедшие здесь с того дня, как он и его соплеменники вошли под эту крышу. Глубоко вздохнув, он громко произнес “Бисмилля!” и встал.
  Выйдя из барака, мальчик плотно прикрыл за собой дверь, и твердым шагом, не оглядываясь назад, выбрался на заснеженную дорогу.
  згорнути/розгорнути гілку відповідей

  • 2008.12.24 | Гуливер

    Смотрит в книгу-видит фигу

    Как можно читать конвенцию и не видеть пункты, которые касаются крымских татар.
    
    С такими совками о правах человека говорить, что с обезьяной о Канте.
    
    Но говорить придется, нужно писать статьи и доказывать, что был геноцид, иначе общественное мнение не изменишь.
    
    
    Аргументацию Харабуги нужно давать для тренировки студентам первого курса юрфака.

• 2008.12.24 | Panzernik

  Сколько осталось нынешней кацапляндии. Тут надо поторопиться, ар

  аргументация фуфло, такой текст надо отдавать второкурсникам, и если студент не разрывает автора, просто выгонять.
  
  Такие юристы нафиг не нужны.
  
  Крымские татары зря тормозят с подачей в суд. Тут не столько деньги, даже, как профилактика преступлений против человека.
  
  Хотя и деньги не помешают, пристойный культурный центр построить.
  
  А после Рос. Фед. никому никаких претензий уже не предъявиш.