05/26/2009 | Алексей Ильяхов

(для бюллетеня "Кримська політика і безпека",
http://mediacrimea.com.ua/index.php)

Расхожее мнение о конфликте, как состоянии, описывающем крымское общество в связи с крымскотатарским вопросом, неверно. Несмотря на то, что данный шаблон разошёлся по влиятельным изданиям и аналитическим центрам, он крайне неточно описывает ситуацию, в которой находится современный Крым, и порождает массу ошибок, в том числе, и при принятии решений.

Важно развеять недоразумение, которое сложилось на заре становления крымской конфликтологии, когда каждую коллизию именовали конфликтом, а описание и условное моделирование крымских процессов неизбежно заканчивалось неверными прогнозами. Такие прогнозы постоянно вводили и вводят в заблуждение не только само крымское общество, являющееся невольным предметом моделирования, но и политиков и государственных деятелей извне полуострова. Последние, наделенные немалым ресурсом принимать значимые решения, до сих пор не научились делать выводы из неоднократно ранее сделанных неверных прогнозов.

Конфликт как модель развития Крыма.

В популярной сейчас парадигме политологов, политическая реальность Крыма отображается исключительно как конфликт. Конфликт понимается как ситуация, в которой каждая из сторон стремится занять позицию, несовместимую и противоположную по отношению к интересам другой стороны. Чтобы не отклоняться от заданной парадигмы, данные противоположности сторон постоянно подчёркиваются и гипертрофируются, вольно или невольно, но в любом случае недобросовестно. В свою очередь, несовместимость позиций сторон становится аксиомой, иначе сами подходы утрачивают прикладной интерес.

Сознательно или нет, в каждом случае действия политологов, обозревателей и политических комментаторов следует рассматривать отдельно, изучая их мотивацию. Из основных мотивов выделим такие факторы, как: заинтересованность в актуализации вопроса, следование предшественникам и учителям, вера и убеждённость, прагматическая необходимость в прославлении методов управления конфликтом, желание привлечь в ситуацию внешние силы.

Позиционирование любого противоречия, даже диалектического, как конфликта непримиримых и взаимоисключающих сил позволяет внедрять так называемые конфликтные инструменты при разрешении коллизий. Их набор в случае такого выбора весьма ограничен.

Разрешение конфликта относительно конкретного вопроса осуществляется между конфликтующими сторонами с обязательным участием «третьей стороны», которая считается нейтральной в конфликтном вопросе.

Это почти обязательное условие создает ситуацию, в которой присутствие «третьей стороны» становится регулярным или постоянным, и только ленивый внешний игрок не стремится занять это место.

Чтобы избежать присутствия «третьей стороны», участники конфликта, если осознают пагубность такого присутствия для своих собственных планов, прибегают к услуге «посредника», - группы или персоны, пользующейся уважением у противостоящих сторон. Но и в этом случае многоразовое воспроизведение конфликта приводит к появлению постоянного же «авторитета», который начинает перебирать на себя функции примирения, посредничества, арбитража или даже судьи, и транзакционные убытки сторонам от его присутствия становятся не меньшими, чем от полноценной «третьей стороны».

В попытках избежать такого влияния извне в ситуации, понимаемой как конфликтная, стороны прибегают также к двусторонним переговорам, которые носят характер публичного спора и одновременно проходящего кулуарного торга. В позиционировании себя как мастеров торга и полемики заинтересованы многие участники, представляющие стороны конфликта. Для целой прослойки этот род занятий становится настоящим хлебом, они прямо заинтересованы в существовании или представлении любой ситуации как конфликтной.

При совпадении обоюдного желания сторон избежать конфликта и взаимных опасений его высокой вероятности, возникает ещё один, на наш взгляд, несовершенный инструмент, «отложенный конфликт». Между влиятельными персонами устанавливается хрупкое соглашение о том, что в данный момент времени нет необходимости прибегать к дальнейшим действиям.

В демократических условиях стороны могут использовать технологию отложенного конфликта очень долго, более чем на одно поколение, вполне резонно полагаясь на паритет и статус-кво, которые им обеспечивает не контролируемая ни одной из сторон и консервативная система управления. В этом случае стороны могут договориться «расходиться во мнениях» сколь угодно долго и даже строить совместные действия на публичной полемике, которая не будет достаточно резкой и горячей, чтобы «разморозить замороженный конфликт».

В условиях неполноценной, неразвитой или свёрнутой демократии такие договоренности из инструментов стабилизирующих превращаются просто в инструменты, и служат в краткосрочных целях. Каждая сторона не уверена в стабильности политического режима и расценивает договоренности «отложенного конфликта» как временные, действующие до ближайшей (очередной) смены расстановки сил во власти.

Не менее популярным методом принятия решений в конфликтной парадигме является так называемое «управление конфликтом». Метод сводится к тому, чтобы не избегать конфликта в принципе, идти на него, и не пытаться его решить. В политическом спектре Крыма это хорошо заметно: существуют целые структуры и штабы при политических партиях и финансовых группах, которые, будучи оптимизированы именно под участие в конфликтах, практически становятся важной и иногда даже необходимой частью самих конфликтов. Существует и целая прослойка конфликтной журналистики, конфликтной политологии, которая в буквальном смысле останется без хлеба, если время от времени не будет получать работу по управляемым конфликтам.

Коллизии – это не только конфликты.

Заняв на некоторое время внимание читателя рассмотрением модели конфликта как модели, постоянно навязываемой Крыму, мы предлагаем ему взглянуть трезво на ситуацию в Крыму. И начать с простого вопроса, в действительности ли все имеющие место коллизии, которые подаются как конфликты, являются таковыми.

В чистом виде коллизия – это столкновение противоположных сил, стремлений, интересов в области человеческих отношений (в социологии), или столкновение норм права, регулирующих одни и те же общественные отношения (в праве).

Во-втором, юридическом смысле, который в последнее время часто наполняет крымские коллизии, действует практически повсеместное правило: более новые по времени нормы «отменяют» предыдущие, если не де-юре, то хотя бы де-факто. При разбалансированной судебной, судебно-исполнительной и правоохранительной системе, которую мы наблюдаем в современной Украине вообще и в Крыму в частности, это правило приносит постоянные сюжеты о рейдерских захватах, земельных спорах, судебных сагах, тем не менее, это правило действует.

Когда группа людей, к примеру, крымских татар, собирается присвоить себе участок, на который претендует и коммерческая фирма, то, вопреки распространяемому во многих масс-медиа мнении, имеет место не конфликт, а борьба с использованием правовых коллизий. Обе стороны для начала запасаются документами, как правило, нормативно-правового характера, которые по их мнению должны обеспечить их позицию в неизбежных судах, а также в борьбе за общественное мнение. Далее, почти всегда, противостоящие стороны обвиняют друг друга в сомнительности предоставленных или заявленных документов, и как правило, эти обвинения взаимно небеспочвенны. Затем следуют судебные противостояния, обычно заканчивающиеся взаимоисключающими решениями разных судов или апелляциями и кассациями по уже принятым решениям.

Конфликтная составляющая появляется здесь, прежде всего, как инструмент. Стороны старательно воспроизводят конфликтный сценарий, думая усилить свою позицию: либо оглаской инцидента, либо в надежде на быстрое и эффективное завладение землёй с применением силы. Остальное во многом, если не полностью, зависит от СМИ, в первую очередь крымских, более приближенных к ситуации. Когда журналисты становятся на одну из сторон и стараются описывать всё происходящее, в том числе судебные противостояния, битвы адвокатов, как конфликт, то они тем самым задают конфликтную парадигму для дальнейшего изучения и освещения ситуации. О последствиях, к которым приводит загонка любой ситуации в жёсткую модель конфликта, мы написали в самом начале.

Другого типа коллизии, не имеющие правового, а только социальное измерение, также объективно не являются конфликтами, пока сами стороны (достаточно и желания одной из них) не принимают решение перейти к конфликтной модели. Один из ярких примеров описания такой ситуации предоставила крымская журналистка Наталья Астахова, написав примерно год назад в нашумевшей статье «Принесённые ветром» о «криках муэдзина», «сальных чебуреках» и татарских «сараях и кураях», которые раздражают, по её мнению, русского обывателя. Такие настроения могут существовать годами, не получая выражения, пока кто-то из деятелей – политик, чиновник, или, как в данном случае, журналист – не решает их озвучить и легитимировать. Шумиха, которая поднялась вокруг упомянутой (хотя далеко не единственной в таком роде) публикации, сразу же повысила статус бытовых антитатарских настроений. То, чего недавно ещё стеснялись и что боялись высказывать вслух, опасаясь прослыть ксенофобами и людьми культурно ущербными, становится популярным и даже модным, после того, как «мысль произнесена вслух», публично.
Итак, коллизии могут существовать долгое время, не перерастая в конфликты. Они могут быть сколь угодно драматичны, наполнены разных слоев смыслов, наполнены пафосом, но в конфликтную плоскость переносятся исключительно волевым решением человека, группы людей, организации.

Однако цель нашей статьи – не осудить конфликты и конфликтные модели как таковые (с этим, представляется, по умолчанию согласно абсолютное большинство читателей), а рассмотреть альтернативные явления, которые часто называются конфликтами, имея, между тем, значительно более глубокую природу.

Конкуренция элит.

В большинстве коллизий, которые попадают в поле зрения крымской общественности и внешних наблюдателей, участвуют с одной стороны крымские власти, с другой стороны крымскотатарские активисты. Как и в рассмотренной выше теории, на практике каждая из таких коллизий месяцами и годами развивается и готовится, прежде чем в отдельных случаях перерасти в конфликт (стать переведённой в конфликтную плоскость). Яркий пример сказанному – конфликт вокруг Соборной мечети, который именно в конфликтном статусе существует второй год. Между тем, сама история будущего конфликта уходит в серию правовых и социальных коллизий, большинству из которых без малого десяток лет. Обывателю, в том числе и внешнему наблюдателю, коллизия предстаёт только тогда, когда достигает своей кульминации в виде конфликта. Так, большинство жителей Крыма и сторонних наблюдателей история с Соборной мечетью предстала тогда, когда крымские татары приняли решение установить каменные инсталляции на поляне при въезде в Симферополь и объявить о том, что именно здесь и не где-нибудь ещё будет стоять мечеть. О предыстории, включавшей десяток лет согласования с властями, несколько раз отменённые решения или отвергнутые варианты, обывателю сообщается скупо и выборочно. О том, что это уже пятое или шестое место, которое крымским татарам сперва сами власти предложили под мечеть, а потом передумали, знают немногие и в основном те, кто вовлечены в конфликт или те, кто симпатизирует крымским татарам.
На данном примере, который мы считаем показательным для своих тезисов, линия конфликта, как и ранее развивавшаяся коллизия права и социальных интересов, проходит между крымскими властями, с одной стороны, и крымскотатарскими структурами, параллельными властям, с другой.

Одной из самых влиятельных параллельных структур является Меджлис крымскотатарского народа. Его деятельность не регламентирована никакими украинскими законами, кроме самых общих положений Конституции о свободах граждан. Отсутствие какого-либо законодательного оформления статуса Меджлиса вызывает острую критику властей Крыма, и здесь мы видим, что по сути это основная и глубинная причина конфликтности между часто сменяющейся крымской властью и почти неизменным в своём составе Меджлисом.

Между аппаратом управления Автономной Республики Крым и Меджлисом крымскотатарского народа существует хорошо скрытая от нежелательных взглядов обывателя, но живая и болезненная конкуренция. Предметом конкуренции являются властные полномочия парламента, правительства и местных советов, которые де-факто оспаривает Меджлис, имеющий также свою разветвлённую сеть практически в каждом регионе Крыма, вплоть до последнего села. Меджлис, избираемый Курултаем крымскотатарского народа (который также не имеет юридического статуса), по структуре является исполнительным и распорядительным органом, решения которого, несмотря на отсутствие в правовом корпусе, выполняются. Можно говорить о разной степени влияния Меджлиса на разные прослойки своего этноса, в разных регионах и в различных вопросах, и тем не менее фактом является наличие параллельной власти, легитимность которой признаёт значительная часть населения (считая, что крымских татар 15%, и не менее половины из них слушают Меджлис в тех или иных вопросах, мы можем понять, о какой степени влияния идёт речь).

Конкуренция обостряется на фоне всеобщего паралича легальной власти, которая, в отличие от Меджлиса, с каждым годом утрачивает позицию за позицией в силу ряда причин: своей неконсолидиовнанности (постоянные внутренние конфликты), соперничества группировок, роста гражданского сектора, усиления местного самоуправления. Главный ресурс в Крыму – земельный – также находится под слабым контролем крымской власти, контроль над землёй перенимают не только местные советы и центральные главки из Киева, но и крупные фирмы, частные землевладельцы, а также консолидированные Меджлисом группы, борющиеся за наделение крымских татар участками.

К этой картине следует добавить, что Меджлис – не единственная сила, постоянно мобилизующая крымских татар на акции земельного протеста. Среди других влиятельных и лишь частично связанных с ним (а иногда и противостоящих Меджлису) организаций следует назвать «Авдет», «Койдешлер», «Милли Фирка» и десятки других, особенно локальных игроков.

В самом Меджлисе и других организациях, начиная от Муфтията (Духовного управления мусульман Крыма) и заканчивая общинами Хизб-ут-Тахрир, в сотнях добровольческих обществ и движений крымских татар складывается собственная, этническая элита Крыма.

Этот фактор, на котором обычно не сфокусировано внимание обывателя, является определяющим в непубличной конкуренции между крымскотатарскими и «просто» крымскими элитами.

У крымскотатарской элиты, формирующейся в таких организациях, есть важное конкурентное преимущество. Это значительная лёгкость, с которой каждый желающий того может занять своё место в этой элите. Лёгкость обуславливается тем, что большинство должностей в Меджлисе и других организациях – по сути волонтёрские, неоплачиваемые, многие из них не только «бывают вакантны», но и попросту появляются с приходом добровольца. То, что называется «создать рабочее место себе самому», даётся сложно во многих других сферах жизни Крыма, в том числе и в перенасыщенном крымском бизнесе. На практике это создает сильный социальный лифт, облегчающий подъём инициативного и способного активиста с самых социальных низов. Естественно, здесь действуют собственные ограничения – внутренняя конкуренция всё же присутствует, играют роль такие факторы, как родство, знакомство, симпатии и интриги. Тем не менее, в сравнении с коррумпированной поголовно и забитой «местничеством» системой госуправления передвижение на таком социальном лифте облегчено.
Это явление называется также «высокая вертикальная мобильность». Оно создает сильнейшее конкурентное преимущество, позволяя системе в любой момент пополняться действительно свежими кадрами самых разных профессиональных способностей. Многие системы переживают стагнацию именно из-за отсутствия вертикального лифта при одновременном нежелании «верхушки» такой лифт иметь. Меджлис крымскотатарского народа в последнее время нередко упрекают в том же, однако сами упреки кажутся, пока еще, невинными уличениями в человеческих слабостях – если сравнивать, повторимся, с имеющимися альтернативами.

Сказанное ни в коей мере не означает, что крымский татарин имеет единственную вертикаль в виде Меджлиса, или примыкающей к нему, или противостоящей ему, общественной организации. Напротив, молодому карьеристу в принципе доступны и коридоры власти, и офисы развивающихся фирм, при его настойчивом желании. Однако в этом случае он испытывает конкуренцию, в лучшем случае, на общих основаниях, в худшем, случается, вынужден преодолевать негласную дискриминацию по национальному признаку. Да и здесь, заняв приемлемое для себя место в государственной или коммерческой структуре, крымский татарин всегда имеет возможность начать или возобновить карьеру в Меджлисе или, например, Милли Фирка, которую приводим в пример как наиболее оппозиционную Меджлису организацию.
В этом контексте совсем иначе выглядит проблема «национальных квот», которая известна не понаслышке крымчанам, пребывающим во властных структурах. Многие государственные вертикали предоставляют негласные квоты для крымских татар, фактически участвуя в теневой «позитивной дискриминации». Это, конечно же, часто совпадает с интересами рядового крымского татарина, как уравновешивание встречающейся ему же негативной дискриминации. Однако с точки зрения системы, таким образом крымская власть пытается интегрировать влиятельную или способную часть крымскотатарской элиты в себя, вместо того, чтобы иметь их в конкурирующем лагере.

Многие приведенные выше тезисы могут быть неожиданными даже для крымчанина, хорошо знающего крымскотатарский вопрос. Конкуренция – это совсем иной тип отношений, нежели конфликт, и требует для своего осмысления неконфликтных, преимущественно, подходов. В политологии, описывающей Крым, и вовсе назрела необходимость смены парадигм, сводящих почти все политические эпизоды к привычным конфликтным схемам.
Например, сейчас мало кому приходит в голову, вчитавшись в устав Курултая, задуматься над заложенной там формулировкой: делегатом может стать житель Украины, владеющий крымскотатарским языком. Сегодня это воспринимается исключительно как тавтология для описания крымского татарина. Однако уже в недалёком будущем эта и подобные нормы могут приобрести буквальное значение: крымскотатарская община Крыма, имея в своем арсенале более вертикально мобильную и горизонтально связанную структуру, чем существующие органы легальной власти, при желании с легкостью будет интегрировать в себя иноэтничных, в том числе и русских, украинцев. Выучить крымскотатарский язык при желании не сложно, а затраты, связанные с этим, будут давать конкурентное преимущество для участия в структурах, которые и сами обладают конкурентными преимуществами с точки зрения карьеры. Собственно, признаки такого процесса наблюдаются уже сейчас: в ряде по сути крымскотатарских организаций работают и активничают представители других этносов, при этом, по личным наблюдениям автора, это явление постоянно набирает обороты.

Прогностическая значимость от осознания конкуренции этнических элит, на наш взгляд, высока. Она позволяет нам моделировать более реалистичное будущее Крыма, учитывая «фигуры умолчания» актуальной крымской конфликтологии.

Публикация посвящается памяти Норика Ширина, молодёжного активиста и журналиста, трагически погибшего в конце 2006 года. Некоторые идеи, выводы и формулировки, используемые в данной статье, появились во время общения с Нориком Ширином, в середине 2000-х годов.