06/27/2009 | Ночной дозор

= ПРОЛОГ =

Роман этот, как и многие до него и после него, не был и уже никогда не будет чем-то особенно выдающимся. Сотни, если не тысячи, появлялись на свет Божий таким же образом, и в недалеком относительно будущем им предстояло столь же бесславно исчезнуть.

Роман находился как раз уже в том возрасте, чтоб его уже не называли Рома, Ромочка или, тем более, Ромик. Но и далеко еще было ему до состояния, когда наконец начнут его звать Роман Павлович. Правда, редактор летней колонки, человек во всех отношениях отвратительный и презираемый, если бы не его должность и положение, имел пагубную привычку называть его, будущего все же Роман Павловича, «Ромик». А оттого, что летний редактор еще и картавил, выходило и вовсе уж неприличное: «Г*омик, зайдить-ка ты ко мне в кабинет». Вот уже и товарищи, и, что самое скверное, и сослуживицы начали его за глаза прозывать Гомиком Павловичем, а даже и просто Гномиком.

Но в этот раз фортуна не повернулась к Роману задними частями своей роскошной природы, или, по крайней мере, не здесь и не сейчас. Обозвав Романа в очередной раз Г*омиком, редактор летней колонки тотчас же и вознаградил его за все страдания: Роману предстояло ехать в Крым.

Покачиваясь в такт раскаленному добела вагону, Роман буквально купался в собственном поту, силясь найти что-то полезное в открывшемся ему пейзаже. Херсонская степь приветливо распахнула свои объятия, свои бескрайние просторы, по которым уныло полз, запаздывая на каждой станции, Московский поезд. Вопреки ранее слышанному и думаемому, не было здесь нигде отдохнуть цепкому взгляду наблюдательного бытописателя. Не видать было ни полей, засеянных гигантскими арбузами, как это себе почему-то представлялось; ни деревень, изнуренных каторжным трудом малороссийского крестьянина; что уж и говорить, не было и демонстрации против натовской военщины, про которую буквально накануне очень убедительно врал федеральный телеканал.
А вот мухи, гигантские, как виноградная ягода, были и притом в огромном количестве. В отличие от великороссийских коллег, эти были наглыми и беспощадными к своим жертвам. Чувствовалось, что привыкли они нападать на вагоны с крупным рогатым скотом, взрезая грубую плоть и слизывая говяжьей крови. Но вот, волею диспетчеров, как бы задавшихся целью заморить восточного туриста, по пути им попадался сейчас все больше пассажирский состав, а в каждом из них по вагончику с распахнутыми настежь форточками, и в каждом вагончике еще сидело по дюжине таких вот Романов. Укусы этих чудищ через некоторое время уже воспринимались стоически, и на какое-то время Роман даже вообразил себя невольно крупной рогатой скотиной, обжаливаемой оводами.

И все же это было несравненно лучше, чище и нравственнее даже, чем душный московский офис. Роману не нравились несколько пассажиров, которые, хоть и будучи в очень соседнем купе, не забывали каждый раз, проходя мимо, то задеть его ногу, то двинуть дверь так, чтоб она дергалась. Лишенная давно уже сломанной защелки, дверь издавала неприятный звук. Пассажиры же, в понимании Романа, были типичными малороссами. Толстые, загорелые и в тельняшках, с запахом яблочной настойки, они переговаривались как бы на русском языке, но с сильным украинским акцентом, отчего казалось, будто пользуются другим наречием или даже нарочно изобрели его, дабы подразнить московского гостя.

Вскоре миновали и эти муки, заставлявшие проклинать себя, что не отправился самолетом, как то настойчиво советовали сослуживцы-тинейджеры. В один момент в воздухе что-то решительно изменилось, и, хоть картинка все еще и представляла собой ту же степь, но вагон и вообще все вокруг наполнилось новыми красками, звуками и запахами. Потом уже Роман понял, что стало свежее: поезд ворвался в Крым, как некогда до него врывались сюда раскосые и жадные скифы на бурых тарпанах, а потом и тачанки махновцев с пулеметными перевязями по бокам. Задержка кончилась, и потомок варваров, громыхая по вдруг ставшим такими звонкими рельсам, победно катился в самое сердце полуострова. Кислый кофе-раствор теперь снова был в радость, потому что уже представлялся в совершенно ином свете: будто бы это местный напиток, пьянящий кровь и придающий рукам, осанке, выражению глаз и направлению мыслей новый, таинственный колорит.

Не заметив как, Роман был уже встречаем на перроне величественным гимном, в котором с некоторым удивлением он разобрал, что все слова – на русском языке. «Ворота Крыыыыма», тянул, как показалось, дагестанский певец под шумный аккомпанемент духового собрания. «Зеленый город… У кромки гор…»
Глупо было надеяться, но Роману все равно очень хотелось, чтобы прямо на вокзале ему встречались красивые девушки, с ярко выраженной местной внешностью. Какой именно, он не знал и даже не утруждал себя этим, но не сомневался, что заметил бы сразу. Увы, электропоездные пути были сплошь забиты такими же, как он, людьми с чемоданами и рюкзаками, одни из них бежали целеустремленно, подобно муравьям, и исчезали в подземном ходу, другие, как и сам Роман, растерянно оглядывались по сторонам.

Но вот уже сыскался и таксист, который без лишних слов назвал сумму, не уточнив валюту, и побросал всю нехитрую утварь гостя в багаж. Роман был приветливо расположен к этому первому встреченному им сейчас крымчанину и намеревался с ним поговорить, однако разговор не клеился: едва отъехав, водитель резко притормозил и разразился бранью в адрес другого такого же водителя. «Эээ, чтоб тебя, баррран», донеслось до Романа. «Не видишь, куда ехать, да? Вот гандон», и всю дорогу шофер пересказывал разные прозвища своего неприятеля.

Доехав без особых приключений до гостиницы, Роман успел уже обзвонить и друзей, и маму, прежде чем консьерж выдал ключи от номера. День стоял жаркий, кондиционер был сломан, а полотенца неприятно сырыми – единственная вещь во всем помещении, которую не брал зной.

Роман наскоро перекусил, стараясь заказывать как можно более экзотичные блюда, но понемножку. Кончилось все тем, что он запивал неожиданно черствый пирог с мясом стаканом такой вдруг ставшей родной и спасительной кока-колы, мысленно расписывая день и вечер.
Хотелось, чтобы первые впечатления были как можно приятнее, и потому Роман подсознательно выбрал из всего списка телефонов один, принадлежавший особе противоположного с ним пола. Как ему сообщили перед отбытием из Москвы, мадам О.О. была женщиной среднего возраста и приятной во всех отношениях. Именно с нее и решено было начать знакомство с Крымом; она для этого подходила вполне: депутат, глава какой-то постоянной комиссии, хорошо зарекомендовавшая себя в патриотических кругах. Роман набрал номер и услышал приятный голос, охотно вступивший в беседу и обрадованный вниманием столичной прессы. Что ж, товарищи по цеху не обманули его: первый трудовой вечер обещал быть приятным и интересным…