Лібералізм

02/04/2004 | Thinker

Я думаю, що варто винести нашу дискусію про лібералізм на цю сторінку, а не продовжувати в і без того переповненяй сторінці про філософію.
Найближчим часом я постараюсь відповісти на решту тих поглядів, що висловлювались на гілці "Що таке філософія", а поки що - кілька цитат на затравку.

Відповіді

2004.02.04 | Thinker

Ортега-і-Гассет. Сутність лібералізму
Лібералізм - це засада політичного права, згідно з якою державна влада, незважаючи на свою всемогутність, обмежує себе і намагається, навіть власним коштом, лишити місце в країні, якою вона править, щоб могли жити ті, що думають і відчувають інакше, себто інакше, як найсильніші, як більшість. Лібералізм - це слід пригадати сьогодні - є найвищою великодушністю: це право, що більшість признає меншості, отже, це найшляхетніший клич, що пролунав на цій планеті. Він проголошує рішення жити з ворогом; що більше, із слабим ворогом. Було неймовірно, що людський рід досягне чогось такого гарного, такого парадоксального, такого елегантного, такого акробатичного, такого протиприродного.
2004.02.04 | Thinker

Ортега-і-Гассет. Лібералізм та демократія
Демократія та лібералізм - то дві відповіді на два зовсім відмінні державно-правові питання. На питання "Хто має здійснювати політичну владу?" демократія відповідає так: "Здійснення політичної влади покладається на громадянське суспільство". Тут не йдеться про межі цієї влади, а лише про вибір того, кому належить правити. Демократія пропонує правити кожному з нас. Лібералізм відповідає на зовсім інше питання - "Якими мають бути межі політичної влади?" Відповідь звучить так: "Політична влада, авторитарна чи всенародна, не повинна бути необмеженою, а будь-яке втручання держави застережене правами, що ними наділена особистість". Можна бути великим лібералом і зовсім не демократом, і навпаки - істий демократ далебі не завше ліберал.
2004.02.04 | Thinker

Мігель де Унамуно. Індивідуалізм
...конкретна людина з плоті та крові і є суб’єкт і разом з тим головний об’єкт усякої філософії... Не “людське” і не “людство”, не простий прикметник і не цей субстантивований іменник, а конкретний іменник “людина”.
Немає нічого більш універсального, ніж індивідуальне, і те, що належить кожному, належить усім. Кожна людина значить більше, ніж усе людство разом узяте, і не можна жертвувати кожним заради усіх, хіба лише якщо усі жертвують собою заради кожного... “Люби ближнього твого, як самого себе”, сказано нам, і при цьому передбачається, що кожний з нас себе любить... І тим не менше, любити себе ми не вміємо.
Жертвуй собою ради своїх дітей! І ти жертвуєш собою заради них, тому що вони твої, тому що вони продовження тебе, і вони теж, в свою чергу, принесуть себе в жертву своїм дітям, а ці останні – своїм, і так без кінця буде продовжуватись це безплідне жертвоприношення. Я приходжу в цей світ для того, щоб здійснити своє я...
Людина це мета, а не засіб. І всяка цивілізація орієнтується на людину, на кожну людину, на кожне я. В іншому разі, що це за ідол, чи ми назвемо його Людством чи ще якось, якому мають приноситись у жертву усі та кожний з людей? Чому я маю жертвувати собою заради ближніх, співвітчизників, задля своїх дітей, а потім мої діти – жертвувати собою задля своїх дітей і так далі в нескінченному ланцюгу поколінь, що змінюють одне одне? І хто нарешті збере плоди усіх цих жертвоприношень?

Мігель де Унамуно. Про трагічне почуття життя
згорнути/розгорнути гілку відповідей
- 2004.02.27 | Thinker
  
  Ще про індивідуалізм. Василь Симоненко
  Я...
  Він дивився на мене тупо
  Очицями, повними блекоти:
  - Дарма ти себе уявляєш пупом,
  На світі безліч таких як ти. -
  Він гримів одержимо і люто,
  І кривилося гнівом лице рябе,
  Він ладен був мене розіпнути
  За те, що я поважаю себе.
  Не стала навколішки гордість моя...
  Ліниво тяглася отара хвилин...
  На світі безліч таких, як я,
  Але я, їй-богу, один.
  В кожного Я є своє ім’я,
  На всіх не нагримаєш грізно.
  Ми - це не безліч стандартних «я»,
  А безліч всесвітів різних.
  Ми - це народу одвічне лоно,
  Ми - океанна вселюдська сім’я.
  І тільки тих поважають мільйони,
  Хто поважає мільйони «Я».
  
  *************************************************************************
  
  Ти знаєш, що ти людина?
  Ти знаєш про це чи ні?
  Усмішка твоя єдина,
  Мука твоя єдина,
  Очі твої одні.
  Більше тебе не буде.
  Завтра на цій землі
  Інші ходитимуть люди,
  Інші кохатимуть люди,
  Добрі, ласкаві й злі.
  Сьогодні усе для тебе:
  Озера, гаї, степи.
  І жити спішити треба,
  Кохати спішити треба,
  Гляди ж, не проспи.
  Бо ти на землі людина,
  І хочеш того чи ні,
  Усмішка твоя єдина,
  Мука твоя єдина,
  Очі твої одні.
2004.02.04 | tmp

Thinker'у, просьба
не могли бы Вы скопировать сюда и начало нашей дисскусии? Сам не могу ввиду отсуствия гарфброузера (есть лишь текстовой, во всяком случае пока не прийду домой)..
ок?
згорнути/розгорнути гілку відповідей
- 2004.02.04 | Thinker
  
  Я думаю, ми попросимо модератора...
  ...перенести сюди з гілки про філософію
  згорнути/розгорнути гілку відповідей
  - 2004.02.04 | Георгій
    
    Ось перший допис п. tmp з питання лібералізму
    03-02-2004 20:25, tmp
    что есть либеральные ценности, определения
    
    Версія до друку // Відповісти // Тема повністю // Редагувати // Стерти // переглядів: 16 // URL: http://maidan.org.ua/n/rel/1075832719
    
    Вот набрел на такие определения:
    -----------
    1. Радикальный индивидуализм. Частные интересы всегда выше общественных - и их удовлетворение может ограничиваться только интересами другого человека, а никоим образом не интересами общества в целом. Более того, наличие последних отвергается в принципе - таковыми признаётся только равнодействующая частных интересов; отсюда мерзкое богохульство "vox populi - vox dei". Главный предмет гордости - учение об "обществе равных возможностей", сиречь социал-дарвинизм.
    
    2. Как следствие возведённого в абсолют индивидуализма, принципиальный аксиологический релятивизм. У каждого человека своя система ценностей, и любая такая система ничем не хуже системы другого человека. Абсолютных ценностей не существует, попытка законодательно закрепить таковые обзывается тоталитаризмом. Соответственно, основой принцип взаимоотношений между людьми - толерантность: с одной стороны, она требует отказаться от возвеличивания одних ценностей и принижения других (называется "недопущение дискриминации меньшинств"), с другой - замыкает внутренний мир любого человека на нём самом ("не грузите меня своими проблемами" или "это ваши проблемы"). Кстати, вопреки распространённому заблуждению, толерантность, возведённая в государственный принцип (язычество) весьма жестока: именно несогласие с её нормами стало причиной почти всех гонений на христиан в Римской империи.
    
    3. Наконец, в условиях такого индивидуализма и релятивизма естественным образом исчезает любое традиционное определение смысла жизни. И тогда либерализм вводит своё: гедонистический утилитаризм. Смысл жизни - получить максимум удовольствий, понимаемых максимально прагматично: как услаждение души и тела. Отсюда постоянное стремление "сделать себе приятно", "философия успеха", мещанское преуспеяние как образец для подражания (называется "средний класс"), неформальное деление людей на "виннеров" и "лузеров", оправдание абортов как "свободы владеть своим телом и получать от этого удовольствие", пошлые поговорки типа "деньги - очевидная и простая система естественной свободы" (А.Смит) и т.д. Отсюда же и главная практическая ценность любой идеи - её "полезность".
    
    С практической стороны можно заключить, что вышеназванные принципы делают невозможным сколько-нибудь долгое существование либерального общества в чистом виде. Их реализация "атомизирует" общество, разрушая все создаваемые веками материальные и душевные "скрепы" (семья, нация, государство и т.д.) и тем самым погружая общество в состояние природного хаоса, ибо он только означенными "скрепами" и ограничивался. После чего г-да либералы начинают пытаться вместо ограничения хаоса организовывать "управляемый хаос" - отсюда вся эта "борьба с терроризмом", биометрические паспорта, всеобщее штрихкодирование и чипизация, в перспективе система тотального контроля за передвижениями людей (с помощью бесконтактно считываемой идентификационной информации) и их расходами (с помощью уникальных индивидуальных электронных расчётно-платёжных карт). Недовольным "перекрывают кислород", к продолжающим упорствовать применяется "согласованная редукция неконтролируемых элементов" (Ж.Бодрийяр) - тем самым либеральное общество естественным образом быстро трансформируется в фашистское. Заканчивается всё грандиозным обвалом, после которого общество оказывается в руинах и надолго впадает в период варварства.
    
    С духовной стороны краткая, но исчерпывающая оценка либерализма традиционным христианством дана апостолом Павлом: Их конец - погибель, их бог - чрево, и слава их - в сраме, они мыслят о земном.
    
    Аминь.
    ----------------
    
    tmp: согласен.
    
    Версія до друку // Відповісти
  - 2004.02.04 | Георгій
    
    А це відповідь п. Thinker'a з гілки про філософію
    03-02-2004 21:18, Thinker
    Re: что есть либеральные ценности, определения
    
    Версія до друку // Відповісти // Тема повністю // Редагувати // Стерти // переглядів: 12 // URL: http://maidan.org.ua/n/rel/1075835919
    
    tmp пише:
    > Вот набрел на такие определения:
    
    > -----------
    
    > 1. Радикальный индивидуализм. Частные интересы всегда выше общественных - и их удовлетворение может ограничиваться только интересами другого человека, а никоим образом не интересами общества в целом. Более того, наличие последних отвергается в принципе - таковыми признаётся только равнодействующая частных интересов...
    
    Thinker:
    Пояснюю для особливо кмітливих
    Суспільство - це не якась істота, яка може мати інтереси. Суспільство - це люди та відносини між людьми. Відповідно, "інтереси суспільства" не можуть бути нічим іншим, крім як спільними інтересами людей, які його складають.
    
    >> отсюда мерзкое богохульство "vox populi - vox dei".
    
    Thinker:
    Це не богохульство, а квазідемократичне перебільшення, яке, між іншим, до лібералізму має лише дуже віддалене відношення. Справжній лібералізм не визнає ніяких земних богів (щодо небесних - це справа кожного окремого ліберала, хоча найчастіше ліберали - агностики), в тому числі "народ". "Народ" для лібералізму - це спільнота людей, з усіма їхніми добрими та поганими якостями. Обожнення народу - це справа "холістів" (тих, хто вважає, що народ, суспільство є чимось "більшим" ніж спільнота людей, хто містифікує ці поняття) - соціалістів, націоналістів і т.ін. Лібералізм як індивідуалістича ідеологія є прямою протилежністю халізму.
    
    >> Главный предмет гордости - учение об "обществе равных возможностей"...
    
    Thinker:
    І справді тут нам є чим гордитися.
    
    ...сиречь социал-дарвинизм.
    
    Thinker:
    Ніякої спільності.
    
    Далі, можливо буде, якщо виберу час.
  - 2004.02.04 | Георгій
    
    Ремарка п. tmp про "того парня"
    03-02-2004 22:15, tmp
    Вы просто сказали "да"
    
    Версія до друку // Відповісти // Тема повністю // Редагувати // Стерти // переглядів: 9 // URL: http://maidan.org.ua/n/rel/1075839325
    
    фактически согласившись с определениями "того парня"..
    
    Я понимаю.. разница в окраске.. у меня и "того парня" она негативна, сера и бесцветна... Ваши же определения, Мозеса, Поппера и, конечно, Хайека с соросами и Аттали не будут по сути противоречить, но лишь выразятся в иных словах - спокойных, теплых, лучистых... по темпераменту..
    
    Версія до друку // Відповісти // Тема повністю // Редагувати // Стерти // переглядів: 9 // URL: http://maidan.org.ua/n/rel/1075839325
    згорнути/розгорнути гілку відповідей
    - 2004.02.04 | Thinker
      
      І моя контрремарка (Я сказав, що "той парень" сильно пересмикує)
      Різниця між тим, що сказав "той парень" та тим, що сказав я, приблизно така ж сама, як різниця між християнським розумінням літургії, та баченням того ж обряду тими, хто бачить в ній символічний каннібалізм.
      Якщо я дам "визначення" християнству, як "релігії, яка практикує символічний каннібалізм", то Ви напевно з цим не погодитесь.
      Точно так же, як я не погоджуюсь з "тим парнем".
      
      До речі, наскільки я розумію, Ви солідаризувалися з тим парнем. То поясніть тоді, чим по Вашому є суспільство, якщо не людьми та їх відносинами.
2004.02.04 | Thinker

Лібералізм та цінності. Відповідь “тому парню”
> Как следствие возведённого в абсолют индивидуализма, принципиальный аксиологический релятивизм. У каждого человека своя система ценностей, и любая такая система ничем не хуже системы другого человека.

Thinker:
Це неправда. Позиція лібералізму – це не аксіологічний релятивізм – заперечення абсолютних цінностей, а фаллібілізм – розуміння того, що всі люди помиляються, і що ніколи, ні в якому конкретному випадку ми не можемо бути абсолютно впевнені у тому, що ми праві, в тому числі і в питанні цінностей. Тому ніхто не має монополії на істину, зокрема на істину щодо цінностей. А отже – ніхто не має право силою нав’язувати своїх поглядів на цінності іншим. Кожна людина має сама вирішувати для себе, які цінності вважати абсолютними і чи вважати взагалі якісь цінності абсолютними.
Разом з тим у лібералізму є свої “абсолютні цінності” – ті принципи, без яких неможливий лібералізм. Карл Карл Поппер, наприклад, вважає, що таких основних принципів три:
- індивідуалізм, тобто особиста свобода людини,
- егалітаризм - вихідне ставлення до будь-якої іншої людини як до рівної,
- критичний раціоналізм - вимога приймати рішення, зокрема, і рішення про прийняття або неприйняття тих або інших норм (моральних, правових), продумуючи якомога ретельніше ймовірні наслідки цих рішень, оцінюючи рішення за його ймовірними наслідками.

> Абсолютных ценностей не существует...

Thinker:
Лібералізм такого не стверджує, скоріше навпаки, - для ліберала свобода є абсолютною цінністю. Не заперечуються і інші абсолютні цінності, заперечується лише претензія будь-кого на володіння ними та право нав’язувати ті цінності, які він вважає абсолютними, іншим.
Дивіться, наприклад, критику релятивізму Карлом Поппером, що подається у наступному дописі.

> ...попытка законодательно закрепить таковые обзывается тоталитаризмом.

Thinker:
Цілком вірно. Тоталітаризм – це і є політичний режим, який контролює думки та ціннісні судження людей, репресуючи інакомислячих.

> Соответственно, основой принцип взаимоотношений между людьми - толерантность

Thinker:
Правильно.

> ...с одной стороны, она требует отказаться от возвеличивания одних ценностей и принижения других (называется "недопущение дискриминации меньшинств"),

Thinker:
Неправильно. Ви вільні пропагувати ті цінності, які вважаєте добрими, і переконувати людей відмовитись від тих цінностей, які вважаєте поганими. При цьому ліберальний підхід передбачає, що ви повинні аргументувати свою позицію і продумувати аргументи ваших опонентів, а не принижувати своїх опонентів. З точки зору лібералізму ви не маєте права силою змусити своїх опонентів замовкнути, або силою змусити їх відмовитись жити за їхніми цінностями, а натомість жити за вашими. Ви маєте право відстоювати та пропагувати свої цінності виключно шляхом переконування. При цьому Ви повинні робити це особисто, а не використовуючи своє службове становище, апарат держави. Держава повинна залишатися нейтральною. Вона не формує цінності, а діє відповідно до тих завдань, які суспільство доручає виконувати політикам, голосуючи за їх програми. Головне завдання ліберальної держави – захист життя та власності людей.

> с другой - замыкает внутренний мир любого человека на нём самом ("не грузите меня своими проблемами" или "это ваши проблемы").

Thinker:
Це неправда.

> Кстати, вопреки распространённому заблуждению, толерантность, возведённая в государственный принцип (язычество) весьма жестока: именно несогласие с её нормами стало причиной почти всех гонений на христиан в Римской империи.

Thinker:
Язичництво не є “толерантністю, возведеною в ранг державного принципу”, - в цьому легко переконатися, читаючи дописи деяких язичників на цьому форумі.
Причиною гоніння на християн, наскільки мені відомо, була їх відмова визнавати божественність кесаря і виконувати відповідні обряди. Лібералізм також є запереченням божественного статусу будь-якої влади. Розуміння того, що люди – не боги, а істоти, які часто помиляються; що будь-які вірування є віроуваннями цих самих людей, які мають властивість часто помилятися; що усі земні установи є витвором людей, і, як такі, є недосконалими - і є основою толерантності. Нетолерантні люди, натомість, саме тому і є нетолерантними, що не мають сумнівів у своїй правоті чи правоті тієї групи, з якою вони себе ідентифікують
згорнути/розгорнути гілку відповідей
- 2004.02.04 | Thinker
  
  Карл Поппер. Критика релятивізму
  ФАКТЫ, НОРМЫ И ИСТИНА:
  ДАЛЬНЕЙШАЯ КРИТИКА РЕЛЯТИВИЗМА
  
  /. Истина
  “Что есть истина?”—в этом вопросе, произносимом тоном убежденного скептика, который заранее уверен в несуществовании ответа, кроется один из источников аргументов, приводимых в защиту релятивизма. Однако на вопрос Понтия Пилата можно ответить просто и убедительно, хотя такой ответ вряд ли удовлетворит нашего скептика. Ответ этот заключается в следующем: утверждение, суждение, высказывание или мнение истинно, если, и только если, оно соответствует фактам.
  Что же, однако, мы имеем в виду, когда говорим о соответствии высказывания фактам? Хотя наш скептик или релятивист, пожалуй, скажет, что на этот второй вопрос так же невозможно ответить, как и на первый, на самом деле получить на него ответ столь же легко. Действительно, ответ на этот вопрос не труден — и это неудивительно, особенно если учесть тот факт, что любой судья предполагает наличие у свидетеля знания того, что означает истина (в смысле соответствия фактам). В силу этого искомый ответ оказывается почти что тривиальным.
  В некотором смысле он действительно тривиален. Такое заключение следует из того, что, согласно теории Тарского, вся проблема заключается в том, что мы нечто утверждаем или говорим о высказываниях и фактах, а также о некотором отношении соответствия между высказываниями и фактами, и поэтому решение этой проблемы также состоит в том, что нечто утверждается или говорится о высказываниях и фактах, а также о некотором отношении между ними. Рассмотрим следующее утверждение.
  Высказывание “Смит вошел в ломбард чуть позже 10.15” соответствует фактам, если, и только если, Смит вошел в ломбард чуть позже 10.15.
  Когда вы прочтете эту набранную курсивом фразу, первое, что, по всей вероятности, поразит вас, —это ее тривиальность. Однако не поддавайтесь обманчивому впечатлению. Если вы вглядитесь в нее вновь, и на этот раз более внимательно, то увидите, что в ней говорится (1) о высказывании, (2) о некоторых фактах и (3) что эта фраза поэтому задает вполне ясные условия, выполнения которых следует ожидать, если мы хотим, что бы указанное высказывание соответствовало указанным фактам.
  Тем же, кто считает, что набранная курсивом фраза слишком тривиальна или слишком проста для того, чтобы сообщить нам что-либо интересное, следует напомнить уже упоминавшееся обстоятельство: поскольку каждый (пока не начнет задумываться над этим) знает, что имеется в виду под истиной или соответствием с фактами, то наше прояснение этого должно быть в некотором смысле тривиальным делом.
  Продемонстрировать правильность идеи, сформулированной в набранной курсивом фразе, можно при помощи следующей фразы:
  Сделанное свидетелем заявление: “Смит вошел в ломбард чуть позже 10.15”—истинно, если, и только если, Смит вошел в ломбард чуть позже 10.15.
  Очевидно, что и эта набранная курсивом фраза достаточно тривиальна. Тем не менее в ней полностью приводятся условия для применения предиката “истинно” к любому высказыванию, произнесенному свидетелем.
  Возможно, что для некоторых более приемлемой покажется следующая формулировка нашей фразы:
  Сделанное свидетелем заявление: “Я видел, как Смит входил в ломбард чуть позже 10.15”—истинно, если, и только если, свидетель видел, как Смит вошел в ломбард чуть позже 10.15.
  Сравнивая третью набранную курсивом фразу со второй, нетрудно увидеть, что во второй из них фиксируются условия истинности высказывания о Смите и его действиях, тогда как в третьей — условия истинности высказывания о свидетеле и его действиях (или о том, что он видел). Таково единственное различие между этими двумя фразами: и та .и другая формулируют полные условия истинности для двух различных высказываний, заключенных в кавычки.
  Основное правило дачи свидетельских показаний состоит в том, чтобы очевидцы события ограничивали свои показания только тем, что они действительно видели. Соблюдение этого правила иногда может помочь судье отличить истинное свидетельство от ложного. Поэтому можно сказать, что третья фраза имеет некоторые преимущества по сравнению со второй с точки зрения поиска истины и ее обнаружения.
  Однако для наших настоящих целей важно не смешивать вопрос реального поиска и обнаружения истины (то есть эпистемологический или методологический вопрос) с вопросом о том, что мы имеем в виду или что мы намереваемся сказать, когда говорим об истине или о соответствии фактам (логическая или онтологическая проблема истины). С точки зрения этого второго вопроса третья набранная курсивом фраза не имеет никаких преимуществ по сравнению со второй набранной курсивом фразой. В каждой из этих фраз формулируются полные условия истинности входящих в них высказываний.
  Следовательно, во всех трех случаях мы получаем совершенно одинаковый ответ на вопрос: “Что есть истина?” Однако ответ этот дается не в прямой форме, а при помощи формулировки условий истинности некоторого высказывания, причем в каждой из рассматриваемых фраз эти условия формулируются для разных высказываний.
  
  2. Критерии
  Самое существенное теперь — осознать и четко провести следующее различение: знать, какой смысл имеет термин “истина” или при каких условиях некоторое высказывание называется истинным, —это одно, и другое дело—обладать средствами для разрешения— критерием разрешения — вопроса об истинности или ложности данного высказывания.
  Это различение имеет очень общий характер и, как мы увидим далее, играет значительную роль в оценке релятивизма.
  Рассмотрим такой пример. Мы вполне можем знать, что имеется в виду, когда речь идет о “свежем мясе” или о “портящемся мясе”, и в то же время, по крайней мере в некоторых случаях, можем совершенно не уметь отличить одно от другого. Именно это мы подразумеваем, когда говорим об отсутствии критерия доброкачественности мяса. Аналогичным образом каждый врач более или менее точно знает, что он понимает под словом “туберкулез”, но не всегда может распознать эту болезнь. И хотя вполне вероятно, что в наше время существует целая группа тестов, которые почти равно сильны методу решения, или, иначе говоря, критерию для распознавания туберкулеза, шестьдесят лет назад: такой группы тестов в распоряжении врачей, без сомнения, не было, и поэтому они не имели и критерия для распознавания туберкулеза. Но и в те времена врачи хорошо знали, что, употребляя термин “туберкулез”, они имеют в виду легочную инфекцию, своим происхождением обязанную одному из видов микробов.
  По общему признанию, критерий, то есть некоторый метод решения, если нам удается получить его, может сделать все более ясным, определенным и точным. С этой точки зрения нетрудно понять, почему некоторые жаждущие точности люди требуют критериев. И в тех случаях, когда мы можем получить такие критерии, указанное требование представляется вполне разумным.
  Однако было бы ошибочным считать, что, прежде чем мы получим критерий, позволяющий определить, болен ли человек туберкулезом, фраза “X болен туберкулезом” бессмысленна; что, прежде чем мы приобретем критерий доброкачественности или испорченности мяса, бессмысленно говорить о том, начал некоторый кусок мяса портиться или нет; что, прежде чем мы будем иметь надежный детектор лжи, мы не представляем, что же подразумевается, когда речь идет о том, что Х преднамеренно лжет, и поэтому даже не должны рассматривать такую возможность, поскольку это вообще не возможность, а нечто бессмысленное; и, наконец, что, прежде чем мы будем обладать критерием истинности, мы не знаем, что же имеется в виду, когда речь. идет об истинности некоторого высказывания.
  Поэтому, очевидно, заблуждаются те, кто заявляет, . что без критерия, то есть надежного теста, для туберкулеза, лжи или истины, при помощи слов “туберкулез”, . “лжец” и “истинный” нельзя выразить ничего определенного. В действительности построение групп тестов для распознавания туберкулеза или выявления лжи происходит уже после установления, хотя бы приблизительного, того смысла, который вкладывается в термины “туберкулез” или “ложь”.
  Ясно, что в ходе разработки тестов для определения туберкулеза мы, без сомнения, способны узнать. много нового об этой болезни. Приобретенные знания могут оказаться очень важными, и мы тогда будем вправе сказать, что под влиянием нового знания изменилось само значение термина “туберкулез”, и поэтому после установления критерия значение этого термина стало не таким, каким было прежде. Некоторые, вероятно, даже могут заявить, что термин “туберкулез” теперь может определяться на основе такого критерия. Однако все это не изменяет того факта, что и прежде мы вкладывали в этот термин какой-то смысл, хотя наши знания о предмете, конечно, могли быть значительно беднее. Не изменяет это и того факта, что существует не так уж много болезней, если таковые вообще есть, для распознавания которых в нашем распоряжении имеются критерии или хотя бы четкие определения, да и немногие критерии такого рода являются надежными, если таковые вообще существуют (если же эни ненадежны, то их лучше не называть “критериями”).
  Вполне может не существовать критерия, позволяющего нам отличить настоящую фунтовую банкноту от поддельной. Однако если бы нам встретились две банкноты с одинаковым серийным номером, то у нас были бы достаточные основания заявить, что по крайней мере одна из них поддельная. Отсутствие же критерия подлинности банкнот, очевидно, не превращает это утверждение в бессмысленное.
  Сказанное позволяет сделать вывод, что теория, согласно которой для определения смысла некоторого слова следует установить критерий правильного использования или применения его, ошибочна: практически мы никогда не имеем такого критерия.
  
  3. Философия критериев
  Отвергнутый нами взгляд, в соответствии с которым только обладание определенными критериями позволяет нам понять, что, собственно, мы имеем в виду, говоря о туберкулезе, лжи или о существовании, значении, истине и т. il, является явным или неявным основанием многих философских учений. Философию такого рода можно назвать “философией критериев”.
  Поскольку удовлетворить основное требование философии критериев, как правило, невозможно, постольку нетрудно понять, что, приняв философию критериев, мы во многих случаях приходим к полному разочарованию, релятивизму и скептицизму.
  Я считаю, что именно стремление к обладанию критерием истины склоняет многих людей к признанию невозможности ответа на вопрос: “Что есть истина?” На самом же деле отсутствие критерия истины не в большей степени превращает понятие истины в бессмысленное, чем отсутствие критерия здоровья делает бессмысленным понятие здоровья. Больной может жаждать здоровья, даже не имея критерия его. Заблуждающийся человек может жаждать истины, даже не обладая ее критерием.
  Больной и заблуждающийся могут просто стремиться к здоровью или истине, не заботясь особо о значении этих терминов, которое они (как и другие люди) для своих целей представляют достаточно ясно.
  Одним из непосредственных результатов предпринятого Тарским исследования понятия истины является следующая логическая теорема: универсальный критерий истины невозможен (за исключением случая некоторых искусственных языковых систем, обладающих чрезвычайно бедными выразительными средствами).
  Этот результат можно точно обосновать, причем такое обоснование использует понятие истины как соответствия фактам.
  Названная теорема Тарского является весьма интересной и важной с философской точки зрения (особенно в связи с проблемой авторитарной теории познания). Существенно, что этот результат был установлен при помощи понятия истины, для которого у нас нет критерия. Распространение же на рассматриваемый случай неразумного требования философии критериев, состоящего в том, что мы не должны серьезно относиться к понятию до тех пор, пока не будет установлен критерий для его использования, навсегда закрыло бы нам путь к получению этого логического результата, представляющего большой философский интерес.
  Между прочим, вывод о невозможности универсального критерия истины является непосредственным следствием еще более важного результата (полученного Тарским путем соединения теоремы Геделя о неразрешимости с его собственной теорией истины), согласно которому универсального критерия истины не может быть даже для относительно узкой области теории чисел, а значит, и для любой науки, использующей арифметику. Естественно, что этот результат применим a fortiori к понятию истины в любой нематематической области знания, в которой широко используется арифметика.
  
  4. Учение о погрешимости знания (fallibilism)
  Сказанное наглядно демонстрирует не только ошибочность некоторых все еще модных форм скептицизма и релятивизма, но и показывает их безнадежную отсталость. В основе таких форм релятивизма лежит логическое недоразумение—смешение значения термина и критерия его правильного использования, хотя средства для устранения этого недоразумения доступны нам вот уже тридцать лет.
  Следует, однако, признать, что и в скептицизме, и в релятивизме имеется зерно истины. Это зерно—отрицание существования универсального критерия истины. Из этого, конечно, не следует вывод о произвольности выбора между конкурирующими теориями. Его смысл предельно прост: мы всегда можем ошибиться при выборе теории — пройти мимо истины или не достигнуть ее, иначе говоря, люди подвержены ошибкам, и достоверность не является прерогативой человечества (как и знание, обладающее высокой вероятностью, что я доказывал неоднократно, например в [6, гл. 10]). .
  Все мы знаем, что сказанное—очевидная истина. В сфере человеческой деятельности имеется не так уж много областей, если они вообще есть, свободных от человеческой погрешимости. То, что в некоторый момент представляется нам твердо установленным и даже достоверным, в следующий миг может оказаться не совсем верным (а значит, ложным) и потребовать исправления.
  Весьма впечатляющим примером такой ситуации может служить открытие тяжелой воды и тяжелого водорода (дейтерия, впервые выделенного Юри в 1931 году). До этого открытия нельзя было вообразить в химии ничего более достоверного и точнее установленного. чем наше знание о воде (Н20) и тех элементах, из которых она состоит. Вода использовалась даже для операционального” определения грамма, единого стандарта массы “абсолютной” метрической системы таким образом, при помощи воды определялась одна из основных единиц экспериментальных физических измерений. Это свидетельствует о том, что наше знание о воде считалось настолько хорошо установленным, что оно могло быть даже использовано в качестве прочного основания для остальных физических измерений. Однако после открытия тяжелой воды стало ясно, что вещество, представлявшееся до этого химически чистым соединением, в действительности является смесью химически неразличимых, но физически существенно различных соединений. Эти соединения различаются удельным весом, точками кипения и замерзания, а ведь для определения всех этих свойств “вода” использовалась в качестве стандартной единицы.
  Этот исторический эпизод весьма характерен: мы можем понять из него, что мы не способны предвосхитить, какие области нашего научного знания могут в идин прекрасный день потерпеть фиаско. Поэтому вера в научную достоверность и в авторитет науки оказывается благодушным пожеланием: наука погрешила, оо наука—дело рук человеческих.
  Однако положение о погрешимости (fallibility) нашего знания, или тезис, согласно которому все наше знание представляет собой догадки, часть из которых выдерживают серьезные проверки, не должно использоваться в поддержку скептицизма или релятивизма. Из того факта, что мы можем заблуждаться, а критерия истинности, который уберег бы нас от ошибок не существует, отнюдь не следует, что выбор между теориями произволен, или нерационален, что мы не умеем учиться и не можем двигаться по направлению к истине, что наше знание не способно расти.
  
  5. Учение о погрешимости и рост знания
  Под “учением о погрешимости” (фаллибилизмом — tallibilisin) я понимаю воззрение, заключающееся в признании двух фактов: во-первых, что мы не застрахованы от заблуждений и, во-вторых, что стремление к достоверности (или даже к высокой вероятности) ошибочно. Однако отсюда не следует, что было бы ошибочным стремиться к истине. Наоборот, понятие заблуждения подразумевает понятие истины как образец, которого мы, впрочем, можем не достигать. Признание погрешимости знания означает, что, хотя мы можем жаждать истины и даже способны обнаруживать ее (я верю, что во многих случаях это нам удается), мы тем не менее никогда не можем быть уверены до конца, что действительно обладаем истиной. Всегда имеется возможность заблуждения, и только в случае некоторых логических и математических доказательств эта возможность столь незначительна, что ею можно пренебречь.
  Подчеркнем, что учение о погрешимости не дает никаких поводов для скептических или релятивистских заключений. В этом нетрудно убедиться, если задуматься о том, что все известные из истории примеры человеческой погрешимости, включая все известные примеры судебных ошибок, являются вехами прогресса нашего познания. Каждый раз, когда нам удается обнаружить ошибку, наше знание действительно продвигается на шаг вперед. Как говорит Р. Мартен дю Гар в “Жане Баруа”, “это уже шаг вперед. Пусть мы не обнаружили истины, но зато уверенно указали, где ее не следует искать” [2, с. 327].
  Открытие тяжелой воды, например, показало, что ранее мы глубоко заблуждались. При этом прогресс нашего знания состоял не только в отказе от этого заблуждения. Сделанное Юри открытие в свою очередь было связано с другими достижениями, которые породили новые продвижения вперед. Следовательно, мы умеем извлекать уроки из наших собственных ошибок.
  Это фундаментальное понимание действительно служит базисом всей эпистемологии и методологии. Оно указывает нам, как учиться систематически, как идти по пути прогресса быстрее (не обязательно в интересах техники — для каждого отдельного искателя истины нет проблемы неотложнее, чем ускорение своего собственного продвижения вперед). Эта позиция, попросту говоря, заключается в том, что нам следует искать свои ошибки, или, иначе, стараться критиковать свои теории.
  Критика, по всей вероятности, —это единственный доступный нам способ обнаружения наших ошибок и единственный систематический метод извлечения из них уроков.
  
  6. Приближение к истине
  Центральное ядро всех наших рассуждений составляет идея роста знания, или, иначе говоря, идея приближения к истине. Интуитивно эта идея так же проста и прозрачна, как и сама идея истины. Некоторое высказывание истинно, если оно соответствует фактам. Некоторое высказывание ближе к истине, чем другое высказывание, если оно полнее соответствует фактам, чем это второе высказывание.
  Идея приближения к истине достаточно интуитивно ясна, .и вряд ли кто-либо из непричастных к науке людей или ученых сомневается в ее законности. И все же она, как и идея истины, была подвергнута критике некоторыми философами как незаконная (вспомним, к примеру, недавнюю критику этой идеи Куайном [7, с. 23] ). В связи с этим следует отметить, что путем объединения двух введенных Тарским понятий—понятия истины и содержания — мне не так давно удалось дать “определение” понятия приближения к истине в чисто логических терминах теории Тарского. (Я просто объединил понятия истины и содержания и получил понятие истинного содержания высказывания а, то есть класса всех истинных высказываний, следующих из а, и его ложного содержания, которое можно приблизительно определить как содержание данного высказывания за вычетом его истинного содержания. Используя введенные понятия, можно сказать, что высказывание а ближе к истине, чем высказывание b, если, и только если, его истинное содержание превосходит истинное содержание b, тогда как ложное содержание а не превосходит ложного содержания b —см. [6, гл. 10].) Поэтому для скептического отношения к понятию приближения к истине и соответственно к идее прогресса знания нет никаких оснований. И хотя мы всегда можем зшибаться, во многих случаях, особенно тогда, когда проводятся решающие эксперименты, определяющие выбор одной из двух теорий, мы прекрасно осознаем, приблизились мы к истине или нет.
  Необходимо хорошо понять, что идея о том, что высказывание а может быть ближе к истине, чем некоторое другое высказывание b, ни в коем случае не противоречит идее, согласно которой каждое высказывание является либо истинным либо ложным и третьей возможности не дано. Идея близости к истине отражает только тот факт, что в ложном высказывании может заключаться значительная доля истины. Если, например, я говорю: “Сейчас половина четвертого—слишком поздно, чтобы успеть на поезд в 3.35”, то это высказывание может оказаться ложным, потому что я мог бы еще успеть на поезд в 3.35, поскольку он, к примеру, опоздал на четыре минуты. Тем не менее в моем высказывании содержится значительная доля истины— истинной информации. Конечно, я бы мог сделать оговорку: “Если поезд 3.35 не опоздает (что случается с ним весьма редко)”—и тем самым несколько обогатить истинное содержание моего высказывания, но вполне можно считать, что эта оговорка подразумевалась в первоначальном высказывании. (Однако и в этом случае мое высказывание все равно может оказаться ложным, если в момент его произнесения было, к примеру, только 3.28, а не 3.30, но и тогда в нем содержалась бы значительная доля истины.)
  О теории, подобной теории Кеплера, которая описывает траектории планет с замечательной точностью, можно сказать, что она содержит значительную долю истинной информации, несмотря на то что она—ложная теория, так как на самом деле имеют место отклонения от кеплеровских эллиптических орбит. Точно так же и теория Ньютона (хотя мы вправе считать ее ложной) содержит, по нашим нынешним представлениям, чрезвычайно большое количество истинной информации — значительно большее, чем теория Кеплера. Поэтому теория Ньютона представляет собой лучшее приближение, чем теория Кеплера, —она ближе к истине. Однако все это еще не делает ее истинной. Теория может быть ближе к истине, чем другая теория, и в то же время быть ложной.
  
  7. Абсолютизм
  Многие подозрительно относятся к идее философского абсолютизма на том основании, что она, как правило, сочетается с догматической и авторитарной претензией на обладание истиной или критерием истины.
  Вместе с тем существует и другая форма абсолютизма—абсолютизм теории погрешимости, который решительно отвергает такие претензии. Согласно абсолютизму такого рода по крайней мере наши ошибки являются абсолютными ошибками в том смысле, что если теория отклоняется от истины, то она — ложная теория, даже в том случае, когда она содержит ошибки менее грубые, чем ошибки другой теории. Поэтому понятия истины и отклонения от истины могут считаться абсолютными нормами для сторонников теории погрешимости. Абсолютизм такого рода совершенно свободен от упрека в приверженности к авторитету и способен оказать огромную помощь при проведении серьезной критической дискуссии. Конечно, он сам в свою очередь может быть подвергнут критике в полном соответствии с принципом: ничто не свободно от критики. Вместе с тем мне кажется маловероятным, что, по крайней мере в данный момент, критика логической теории истины и теории приближения к истине может быть успешной.
  
  Поппер К. Логика и рост научного знания. М.:Прогрес, 1983 – С.380-391.
  згорнути/розгорнути гілку відповідей
  - 2004.02.04 | Thinker
    
    Продовження. Про моральний релятивізм
    Текст, що розміщений вище, я читав в книзі Поппера "Відкрите суспільство та його вороги". Я знайшов його також в Interneti - але у тій версії, яка була в московському виданні праць Поппера з філософії науки. Вже розмістивши цей текст тут, я виявив, що він неповний і стосується лише гносеологічного релятивізму, в той час як повній версії цього тексту йдеться одночасно і про гносеологічний і про моральний релятивізм.
    Я не маю часу набирати відповідні розділи з "Відкритого суспільства", тому подаю те, що в мене вже є набраним: уривок з моєї поки що не надрукованої статті на цю тему, з характерними цитатами.
    
    *******************************************************************
    
    ...Морально-ціннісні позиції, яких дотримуються автори політико-філософських теорій і які вони пропонують займати учасникам соціально-політичних відносин, можна поділити на два типи: некритичні та критичні.
    В некритичних позиціях можна виділити два “полюси” – авторитаризм та релятивізм.
    Моральний авторитаризм - позиція, яка виходить із того, що морально-ціннісні норми чи критерії оцінки вже задані, відомі і не підлягають обговоренню; їх джерелом є якийсь найвищий авторитет (Бог, Історія тощо). Відповідно, моральний релятивізм – позиція, яка виходить із того, що усі можливі моральні норми та критерії оцінки цілком відносні й рівноцінні (рівно-не-цінні), оскільки не існує абсолютної системи моральних норм чи абсолютного критерію.
    “Чистий” моральний авторитаризм зустрічається у вигляді віри, що етика, мораль дані людям об’єктивно, ззовні, у чітко сформульованому вигляді як заповіді Бога, і тому не можуть ставитися під сумнів. Такий погляд відповідає закритим суспільствам. Закритість тут важлива у двох аспектах. У внутрішньому – моральні приписи не можуть бути предметом обговорення. У зовнішньому – відсутність інформації про системи моралі в інших суспільствах. Адже знання про те, що в інших суспільствах системи моралі є більш або менш відмінними, веде до того, що мораль свого суспільства перестає сприйматись як безумовна, єдино можлива і, натомість, починає розглядатися як одна з багатьох, умовна, що може мати не лише переваги, але й недоліки порівняно з іншими моральними системами. Розхитується віра в те, що вона дана безпосередньо, в чіткому й недвозначному вигляді Богом, - адже Бог, як втілення єдиного, абсолютного та універсального Добра, не може бути джерелом різних, відносних та локальних уявлень про добро та зло. Виявляється, що в кожній конкретній морально-етичній системі є, в кращому разі, деякий момент релятивності.
    Релятивістський підхід засновується на, так би мовити, абсолютизації релятивного. Ніякого абсолютного, універсального добра та зла не існує, існують лише відносні та локальні, в рамках конкретних суспільств та історичних періодів, системи моралі. Усі вони нічим не кращі й не гірші одна за одну, оскільки не існує критерію, за допомогою якого їх можна було б оцінювати, - адже усі критерії самі є релятивними. Прямий та очевидний висновок із цього – імморалізм.
    “Чистий” релятивізм-імморалізм у філософських соціально-політичних теоріях майже не зустрічається. Справді, вони майже завжди намагаються визначити, якими мають бути відносини в суспільстві, політичний лад, до яких цілей мають спрямовуватись зусилля учасників цих відносин. Таке визначення належного безглузде з точки зору релятивізму. Проте досить частим є некритичне поєднання релятивізму зі специфічним авторитарним абсолютизмом. А саме: поєднання релятивізму засобів з абсолютизмом мети. Політична діяльність виводиться за межі морального регулювання, стверджується існування якоїсь вищої, абсолютної мети, для досягнення якої допустимі будь-які засоби. Звичайну мораль у кращому разі залишають для буденного вжитку мас.
    Формулювання цієї позиції знаходимо у Геґеля: “Світова Історія займає вищий плацдарм, ніж той, що належить моралі... Те, чого вимагає й здійснює абсолютна мета Духа, - що робить Провидіння, - перевищує обов’язки, щодо нього недоречні осуд чи приписування добрих та поганих мотивів... Отже, це суто формальна порядність – покинута живим Духом та Богом – що її обстоюють ті, хто підтримує стародавнє право та порядок. Справи великих людей, Особистостей Світової Історії, таким чином виявляються виправданими... ...якщо їх розглядати з цієї позиції, недоречні моральні вимоги не повинні протиставлятися справам та звершенням світового історичного значення. Проти них не слід служити молебень особистих чеснот, скромності, покірності, людинолюбства й терплячості. Світова Історія, в принципі, може цілком ігнорувати те коло, в якому лежить моральність...”
    Подібним є підхід до моральної проблеми і в марксизмі. Маркс колись застерігав, що історія – не якась жива істота, а діяльність живих людей, що переслідують свої цілі. Тим не менше, в поглядах на історію Маркса та його послідовників залишається багато гегелівського: історія здійснюється за власними, незалежними від волі людей, законами, і прямує до власної “іманентної” мети – комуністичного царства розуму та свободи; при цьому “прогрес” здійснюється поза моральним виміром. “Прогрес” тут не означає покращення матеріальних умов життя людей, духовний розвиток, зростання моральності тощо. “Прогрес” – це розвиток продуктивних сил, який в докомуністичний період необхідно здійснюється шляхом насильства (знаменитий афоризм Маркса: “насильство – сповивальна бабка історії”), зростання відчуження, страждань тощо. Але оскільки ці та інші явища, негативні з точки зору звичайної моралі, в кінцевому рахунку ведуть до наближення світлого комуністичного майбутнього, то їм потрібно не протидіяти, а сприяти, прискорювати. Маркс та його послідовники зі зневагою ставились до “моралізування”: історичні діяння слід оцінювати не з точки зору моралі, а з точки зору їх прогресивності. Маркс обґрунтовував необхідність для прогресу та цивілізації багатьох відразливих явищ сучасності (як, наприклад, рабство в США, колоніальні війни тощо). Ще відвертішим був Енґельс: “У найближчій війні з лиця землі зникнуть не тільки реакційні класи та династії, а й цілі реакційні народи. І це теж буде прогресом” . Послідовники ще більше “розвинули” цю сторону марксистського вчення. “Ортодоксальні” марксисти посилалися на “історичну необхідність” для обґрунтування потреби пасивно приймати відразливі явища капіталізму; ця ж “історична необхідність” звільняла від докорів сумління організаторів та виконавців ленінсько-сталінського терору; віра у володіння “єдино вірним”, “науковим” розумінням “історичної необхідності” виправдовувала тотальну ідеологічну обробки мас в дусі цього розуміння та винищення тих, хто його не поділяв.
    
    Карл Поппер в праці “Відкрите суспільство та його вороги” піддає жорсткій критиці “моральний модернізм” (апологія сучасності) Гегеля та “моральний футуризм” Маркса. Натомість він формулює та обґрунтовує позицію критичного раціоналізму, відкидаючи як моральний релятивізм так і моральний авторитаризм у будь-якій формі.
    Моральний авторитаризм заперечується по-перше, тому, що за умови догматично-авторитарного підходу різні уявлення про Абсолют виливаються в непримириму ворожнечу між їх прихильниками; по-друге, тому, що з точки зору критичного раціоналізму усі моральні позиції та норми повинні бути об’єктом моральної оцінки, навіть якщо їх джерелом є Бог. “Той факт, - пише Карл Поппер, - що Бог чи будь-який інший авторитет наказує мені робити те чи те, не є гарантією, що цей наказ справедливий. Сам я мушу вирішувати, чи приймати норми будь-якого авторитету як (у моральному плані) добрі чи лихі. Бог добрий лише тоді, коли його накази добрі; було б серйозною помилкою – по суті, аморальним прийняттям авторитаризму – казати, що його накази добрі тільки тому, що це його накази...” .
    Зрозуміло, що так само підлягає моральній оцінці такий “авторитет” як історія, - чи то вже реалізована (теперішнє), чи то гіпотетична, потенційна (майбутнє). Віра в “суд історії” – ірраціональна та безвідповідальна позиція. Майбутнє не є закритим для оцінки й критики авторитетом, так само як ним не є і теперішнє чи минуле. Адже теперішнє ще недавно було майбутнім, і кожне майбутнє матиме своє майбутнє. Того “майбутнього взагалі”, яке усіх і усе розсудить, просто не існує. Тому потрібно не покладатися на “суд історії”, а самим здійснювати “суд над історією” - подіями минулого, теперішнього й гіпотетичного майбутнього, даючи їм оцінку відповідно до власної совісті та роблячи з цього практичні висновки. Як пише Карл Поппер, історія не є раціональною живою істотою, що має іманентну мету та смисл. Лише люди своєю діяльністю можуть надати історії раціональності, мети та смислу.
    Раціонально-критична позиція, наголошуючи на необхідності давати явищам історії моральну оцінку і покладаючи на людину повну відповідальність за її моральний вибір, тим самим заперечує і моральний релятивізм. Принцип дуалізму фактів і норм, що його обстоює Карл Поппер, полягає в тому, що, незважаючи на наявність моменту релятивності в кожній конкретній (конкретно-історичній) моральній системі, ці системи не повинні некритично й байдуже прийматися як факт, а мають бути предметом моральної оцінки. Прийняття тієї чи іншої моральної системи тією або іншою культурно-історичною спільнотою або суспільною групою є фактом, але не нормою, тому воно потребує нашої оцінки. Оцінюючи історичні події, в тому числі факти прийняття кимось певних моральних систем та критеріїв оцінок, ми переходимо в царину норм, стверджуючи тим самим дуалізм норм та фактів.
    Але як ми можемо здійснювати оцінку, не маючи абсолютного критерію? Критичний раціоналізм визнає, що в кінцевому рахунку така оцінка ґрунтується на суб’єктивних, особистих моральних уявленнях, цінностях та почуттях, особистій совісті. Суб’єктивність у сфері оцінок є неусувним фактом. Разом із тим, критичний раціоналізм заперечує морально-суб’єктивістський волюнтаризм та ірраціоналізм, наполягаючи на тому, що вибір має здійснюватися не імпульсивно, “всліпу”, безвідповідально, а лише після якнайретельнішого та якнайповнішого з’ясування з допомогою розуму й уяви та зважування з допомогою совісті наслідків цього вибору, тих життєвих перспектив, які він відкриває (чи закриває) перед усіма членами суспільства. Для такого з’ясування необхідні діалог та зацікавленість у конструктивній критиці. Отже, раціонально-критична позиція орієнтує людину на уважне вислуховування та безстороннє обдумування аргументів інших людей; на бажання знаходити й виправляти недоліки у власній позиції та знаходити й засвоювати позитивні риси в позиції опонента.
    Разом з тим, оцінка морально-ціннісних аргументів здійснюється не через формально-логічну перевірку на відповідність абсолютному, універсальному моральному стандарту (оскільки такого стандарту не існує), а через постійне звертання до внутрішнього морального почуття, через зіставлення висновків, які випливають з прийнятої моральної позиції, із голосом сумління. Таке звертання до внутрішнього морального почуття робить мораль не чимось чужим, іззовні, авторитарно нав’язаним обов’язком, а джерелом осмисленості життя. Тому видатний американський філософ та психолог другої половини ХХ ст. Віктор Франкл пише про совість як “орган смислу” в людині . До речі, це узгоджується і з релігійною позицією, - якщо людина не сподівається знайти відповіді на всі моральні запитання у священних книгах у чітко та однозначно сформульованому вигляді, а розглядає совість як голос Бога в людині.
    При такому підході немає потреби в гіпотезі про об’єктивне, подібне до предметного, існування ідеальної моралі як критерію, відносно до якого оцінюються суб’єктивні чи конкретно-історичні морально-ціннісні системи, - чи то в платонівському світі ідей, чи то в думці Бога середньовічних реалістів. Ідеальна, об’єктивна, універсальна мораль розглядається в рамках цього підходу “процесуально” – вона не “існує”, а твориться. Ідеальна, універсальна мораль – це ніби кінцева мета, граничний результат раціонально-критичного процесу в моральній сфері. Проте оскільки цей процес нескінченний, то до цієї мети можна лише наближатися, але її неможливо досягти повністю.
    Відсутність абсолютного морального критерію не є такою нездоланною проблемою, як вважають релятивісти. В цьому моральний пошук аналогічний пізнанню. Так само, як не існує абсолютного критерію справедливості, не існує й абсолютного критерію істини. Як зауважує Карл Поппер, можна дати просте й переконливе визначення істини: “Істина - це відповідність судження фактам”, - але воно не дає критерію, бо немає однозначної та універсальної відповіді на питання: як перевірити відповідність судження фактам? Тим не менше, таке визначення дає можливість на практиці – за допомогою відчуттів, здогадок, інтуїцій та раціонально-критичної перевірки вирішувати питання про істинність тих чи інших суджень у простих випадках, або про більшу та меншу істинність у складніших випадках. Відсутність абсолютного критерію істини означає не те, що наші судження ніколи не є істинними, і не те, що істини не існує, що вона відносна, а лише те, що ми ніколи не застраховані від помилок. Але в ході раціонально-критичного процесу ми здатні виправляти свої помилки, нарощувати наші знання та наближатися до істини.
    Подібним чином ми, хоч і не безпомилково, але здатні відрізняти добре від поганого, - за умови відкритості до критичного обговорення наших суджень, налаштованості на пошук та виправлення помилок, які в них містяться. Вихідним пунктом нашого “морального знання” є моральне почуття, моральна здогадка та моральна інтуїція, - так само як вихідним пунктом звичайного знання є звичайні почуття, здогадки та “інтуїція істини”. Але самі почуття, здогадки та інтуїції ведуть до згубних помилок, якщо вони не включені в процес постійної перевірки та раціонально-критичного обговорення.
    Отже, як пише Карл Поппер, ми не повинні розчаровуватись в наших пізнавальних та моральних здібностях, але разом із тим розуміти, що ми завжди можемо помилятися. З цього випливає висновок: “по-перше, тому, що ми приймаємо, мусимо довіряти лише у пробному плані, завжди пам’ятаючи, що ми володіємо в кращому разі частиною істини (чи справедливості) і змушені припускатися принаймні певних помилок і складати деінде невірну думку – не лише стосовно фактів, а й також стосовно прийнятих норм. По-друге, ми можемо довіряти (навіть у пробному плані) нашій інтуїції лише тоді, якщо дійшли до неї внаслідок багатьох випробувань нашої уяви, багатьох помилок, багатьох перевірок, багатьох сумнівів і критичних пошуків”.
    Для розвитку аналогії між пошуком істини та пошуком належного (добра, справедливості) потрібно визначити, що може виконувати ту ж роль, яку у вирішенні питання про істинність відіграє розуміння істини як відповідності факту, - тобто роль універсального принципу. (Людина може в теорії не приймати визначення істини як відповідності фактам або стверджувати релятивність істини або взагалі не замислюватись над питанням “Що таке істина?”, проте на практиці повсякденно вирішує питання про істинність тієї чи іншої думки, судження шляхом зіставлення з фактами.) Карл Поппер пропонує відомий принцип: чини щодо іншого так, як ти б хотів, щоб чинили щодо тебе. Правда, враховуючи індивідуальність кожної людини (те, що є бажаним і корисним для мене, може виявитись небажаним і шкідливим для іншого), цей принцип, на думку Поппера, треба модифікувати: чини щодо іншого так, як він сам хотів би...
- 2004.02.04 | Георгій
  
  Відповідь Побєдоносцева і Ко.
  >Ви маєте право відстоювати та пропагувати свої цінності виключно шляхом переконування. При цьому Ви повинні робити це особисто, а не використовуючи своє службове становище, апарат держави. Держава повинна залишатися нейтральною. Вона не формує цінності, а діє відповідно до тих завдань, які суспільство доручає виконувати політикам, голосуючи за їх програми. Головне завдання ліберальної держави – захист життя та власності людей.
  (ГП) Точно. При цьому життя людей передбачає їх невід'ємні права, в тому числі, наприклад, право на соціальну мобільність, на перехід з нижчого щаблю суспільства на вищий. І тут ліберальним ідеям дуже суперечать тоталітарні (в усій їх різноманітності). Ідея, яку відстоював, наприклад, Констянтин Петрович Побєдоносцев, полягає в тому, що авторитарна влада (самодержавство) сама, без участі рядових людей, вирішує, кому бути на якому щаблі. Інакше, думав Побєдоносцев, буде суцільний лібералізм і хаос. Тому Побєдоносцев заперечував необхідність освіти дітей з "простих" класів і захищав працю малолітніх дітей у шахтах (див., напр., http://www.cyberussr.com/rus/pobedonostsev.html). Оце, на мою думку, справжній, кришталево-чистий АНТИ-лібералізм.
2004.02.04 | Thinker

Відповідь "тому парню" №3
>> Наконец, в условиях такого индивидуализма и релятивизма естественным образом исчезает любое традиционное определение смысла жизни.

Thinker:
Будь-яке “традиційне визначення” смислу життя справді зникає, якщо під “традиційним визначенням” розуміти визначення, яке приймається індивідом догматично. Лібералізм виходить з того, що кожна людина повинна сама вирішувати, в чому смисл її життя; по-перше, тому, що ніхто не повинен претендувати на володіння абсолютною істиною (в тому числі і істину у питанні про смисл життя) і силою нав’язувати це своє уявлення про істину іншим; по-друге, оскільки кожна людина – унікальна і неповторна індивідуальність, а отже - її життя має унікальний і неповторний смисл. Це, до речі, і є той індивідуалізм, що його антиліберали звинувачують у всіх можливих гріхах.

>> И тогда либерализм вводит своё: гедонистический утилитаризм. Смысл жизни - получить максимум удовольствий, понимаемых максимально прагматично: как услаждение души и тела.

Thinker:
По-перше, далеко не всі ліберали сповідують етику гедоністичного утилітаризму. По-друге, ті ліберали, які її сповідують, часто розуміють його дещо інакше, ніж “тот парень”. Хоча... “тот парень” суперечить сам собі, коли говорить про те, що “гедоністичний утилітаризм” бачить смисл життя у тому, щоб “получить максимум удовольствий, понимаемых максимально прагматично” і через двокрапку пояснює: “как услаждение души (!!!) и тела.”
Особисто я, будучи лібералом, вважаю теорію гедоністичного утилітаризму хибною, оскільки всі розумні ліберали-утилітаристи, намагаючись уникнути вульгарного гедонізму, розширюють поняття прагнення до користі (задоволення, щастя), настільки, що під цю категорію можна підвести усе, що завгодно, і, врешті-решт, утилітарний гедонізм означає у них тільки одне: що людина прагне до того, до чого вона прагне.
Хоча утилітарна етика має позитивне значення в тому – що вона вимагає оцінювати дії та норми (етичні, правові) відповідно до їхніх ймовірних наслідків, а не догматично.

>> Отсюда постоянное стремление "сделать себе приятно"

Thinker:
...або не собі, а комусь іншому.

>> "философия успеха"

Thinker:
Вкажіть мені на людину, яка не прагне успіху – в тих справах, які він вважає найважливішими для себе. Наприклад, вкажіть мені на християнина (справжнього), який не прагне досягти успіху у справі свого “спасіння”.

>> мещанское преуспеяние как образец для подражания (называется "средний класс"), неформальное деление людей на "виннеров" и "лузеров", оправдание абортов как "свободы владеть своим телом и получать от этого удовольствие", пошлые поговорки типа "деньги - очевидная и простая система естественной свободы" (А.Смит) и т.д.

Thinker:
“Той парень” має погану звичку впевнено говорити про те, чого він нічого не розуміє, узагальнювати те, що не є загальним, і давати огульні оцінки.

>> Отсюда же и главная практическая ценность любой идеи - её "полезность".

Thinker:
Цікаво, а яку “практичну цінність” мають ідеї на думку “того парня”?
2004.02.04 | Thinker

“Той парень” часом не професійний гуморист?
>> С практической стороны можно заключить, что вышеназванные принципы делают невозможным сколько-нибудь долгое существование либерального общества в чистом виде.

Так, загниває капіталізм, загниває, це ж усім очевидно після грандіозних успіхів соціалізму.

>> Их реализация "атомизирует" общество, разрушая все создаваемые веками материальные и душевные "скрепы" (семья, нация, государство и т.д.) и тем самым погружая общество в состояние природного хаоса, ибо он только означенными "скрепами" и ограничивался.

Ну все зруйнували кляті ліберали!

>> После чего г-да либералы начинают пытаться вместо ограничения хаоса организовывать "управляемый хаос" - отсюда вся эта "борьба с терроризмом", биометрические паспорта, всеобщее штрихкодирование и чипизация, в перспективе система тотального контроля за передвижениями людей (с помощью бесконтактно считываемой идентификационной информации) и их расходами (с помощью уникальных индивидуальных электронных расчётно-платёжных карт).

Смешались в кучу кони, люди...

>> Недовольным "перекрывают кислород"...

Вот они какие гады, а прикидывались толерантными

>> к продолжающим упорствовать применяется "согласованная редукция неконтролируемых элементов" (Ж.Бодрийяр)

Непонятно, но здорово!

>> - тем самым либеральное общество естественным образом быстро трансформируется в фашистское.

Це мрія “того парня”?

>> Заканчивается всё грандиозным обвалом, после которого общество оказывается в руинах и надолго впадает в период варварства.

Неспростовна логіка!
2004.02.04 | Thinker

Про лібералізм, земне та небесне (відповідь "тому парню" №5)
>> С духовной стороны краткая, но исчерпывающая оценка либерализма традиционным христианством дана апостолом Павлом: Их конец - погибель, их бог - чрево, и слава их - в сраме, они мыслят о земном.

Процитуйте, будь-ласка, де апостол Павло говорив про лібералізм.

Я так розумію, що лібералізм звинувачується в тому, що він мислить тільки про земне.
Звичайно, звинувачення неспростовне, оскільки ліберали люди, живуть на землі; крім того, лібералізм – не релігія, а ідеологія, тому вирішує не проблеми досягнення життя небесного, а проблеми влаштування життя земного.
Проте, коли лібералізм звинувачують у “земному”, то мають на увазі, очевидно, дещо інше; наприклад, що лібералізм – “низьке”, “шлункове” і шкдливе для духовності вчення.

Я на це відповім, що лібералізм – це, насамперед, система цінностей, в якій найвищу сходинку займає цінність особистої свободи людини. Усе інше може бути предметом дискусії в рамках лібералізму і тому можливі різні ліберальні позиції.
Тому у відповідь на звинувачення лібералізму в антидуховності, я стверджую, що кожний антиліберал – це духовний спільник Великого Інквізитора. Якщо хтось не знає, про що мова, текст додається.

Але лібералізм можна розуміти і дещо по-іншому, як ідеологію вільного ринку. Це пов’язано з тим, що ліберали доводять, що тільки в умовах захисту приватної власності та економічної свободи, можливе забезпечення усіх інших свобод для всіх людей.
Етичний лібералізм та ідеологія вільного ринку, - це, на мій погляд, дещо різні речі. Вони доповнюють одне одного, але не тотожні. Усі ліберали визнають, що без економічної свободи вільне суспільство неможливе. Проте ліберали розходяться в питанні, чи має ця свобода бути абсолютною, чи певною мірою регульованою.
В будь-якому разі, не лише етичний лібералізм, але й ідеологія вільного ринку, має що відповісти “тому парню”. Я наведу відповідь з книги Л.фон Мізеса “Лібералізм у класичній традиції”.
згорнути/розгорнути гілку відповідей
- 2004.02.04 | Thinker
  
  Великий Інквізитор – прототип антиліберала
  Ф.М.Достоевский
  Великий инквизитор
  – Ведь вот и тут без предисловия невозможно, – то есть без литературного предисловия, тьфу! – засмеялся Иван, – а какой уж я сочинитель! Видишь, действие у меня происходит в шестнадцатом столетии, а тогда, – тебе, впрочем, это должно быть известно еще из классов, – тогда как раз было в обычае сводить в поэтических произведениях на землю горние силы. Я уж про Данта не говорю. Во Франции судейские клерки, а тоже и по монастырям монахи давали целые представления, в которых выводили на сцену мадонну, ангелов, святых, Христа и самого бога. Тогда все это было очень простодушно. В «Notre Dame de Paris» у Виктора Гюго в честь рождения французского дофина, в Париже, при Людовике XI, в зале ратуши дается назидательное и даровое представление народу под названием: «Le bon jugement de la très sainte et gracieuse Vierge Marie» , где и является она сама лично и произносит свой bon jugement . У нас, в Москве, в допетровскую старину, такие же почти драматические представления, из Ветхого завета особенно, тоже совершались по временам; но, кроме драматических представлений, по всему миру ходило тогда много повестей и «стихов», в которых действовали по надобности святые, ангелы и вся сила небесная. У нас по монастырям занимались тоже переводами, списыванием и даже сочинением таких поэм, да еще когда – в татарщину. Есть, например, одна монастырская поэмка (конечно, с греческого): «Хождение богородицы по мукам», с картинами и со смелостью не ниже дантовских. Богоматерь посещает ад, и руководит ее «по мукам» архангел Михаил. Она видит грешников и мучения их. Там есть, между прочим, один презанимательный разряд грешников в горящем озере: которые из них погружаются в это озеро так, что уж и выплыть более не могут, то «тех уже забывает бог» – выражение чрезвычайной глубины и силы. И вот, пораженная и плачущая богоматерь падает пред престолом божиим и просит всем во аде помилования, всем, которых она видела там, без различия. Разговор ее с богом колоссально интересен. Она умоляет, она не отходит, и когда бог указывает ей на прогвожденные руки и ноги ее сына и спрашивает: как я прощу его мучителей, – то она велит всем святым, всем мученикам, всем ангелам и архангелам пасть вместе с нею и молить о помиловании всех без разбора. Кончается тем, что она вымаливает у бога остановку мук на всякий год, от великой пятницы до троицына дня, а грешники из ада тут же благодарят господа и вопиют к нему: «Прав ты, господи, что так судил». Ну вот и моя поэмка была бы в том же роде, если б явилась в то время. У меня на сцене является он; правда, он ничего и не говорит в поэме, а только появляется и проходит. Пятнадцать веков уже минуло тому, как он дал обетование прийти во царствии своем, пятнадцать веков, как пророк его написал: «Се гряду скоро». «О дне же сем и часе не знает даже и сын, токмо лишь отец мой небесный», как изрек он и сам еще на земле. Но человечество ждет его с прежнею верой и с прежним умилением. О, с большею даже верой, ибо пятнадцать веков уже минуло с тех пор, как прекратились залоги с небес человеку:
  Верь тому, что сердце скажет,
  Нет залогов от небес.
  И только одна лишь вера в сказанное сердцем! Правда, было тогда и много чудес. Были святые, производившие чудесные исцеления; к иным праведникам, по жизнеописаниям их, сходила сама царица небесная. Но дьявол не дремлет, и в человечестве началось уже сомнение в правдивости этих чудес. Как раз явилась тогда на севере, в Германии, страшная новая ересь. Огромная звезда, «подобная светильнику» (то есть церкви), «пала на источники вод, и стали они горьки». Эти ереси стали богохульно отрицать чудеса. Но тем пламеннее верят оставшиеся верными. Слезы человечества восходят к нему по-прежнему, ждут его, любят его, надеются на него, жаждут пострадать и умереть за него, как и прежде… И вот столько веков молило человечество с верой и пламенем: «Бо господи явися нам», столько веков взывало к нему, что он, в неизмеримом сострадании своем, возжелал снизойти к молящим. Снисходил, посещал он и до этого иных праведников, мучеников и святых отшельников еще на земле, как и записано в их «житиях». У нас Тютчев, глубоко веровавший в правду слов своих, возвестил, что
  Удрученный ношей крестной,
  Всю тебя, земля родная,
  В рабском виде царь небесный
  Исходил благословляя.
  Что непременно и было так, это я тебе скажу. И вот он возжелал появиться хоть на мгновенье к народу – к мучающемуся, страдающему, смрадно-грешному, но младенчески любящему его народу. Действие у меня в Испании, в Севилье, в самое страшное время инквизиции, когда во славу божию в стране ежедневно горели костры и
  В великолепных автодафе
  Сжигали злых еретиков.
  О, это, конечно, было не то сошествие, в котором явится он, по обещанию своему, в конце времен во всей славе небесной и которое будет внезапно, «как молния, блистающая от востока до запада». Нет, он возжелал хоть на мгновенье посетить детей своих и именно там, где как раз затрещали костры еретиков. По безмерному милосердию своему, он проходит еще раз между людей в том самом образе человеческом, в котором ходил три года между людьми пятнадцать веков назад. Он снисходит на «стогны жаркие» южного города, как раз в котором всего лишь накануне в «великолепном автодафе», в присутствии короля, двора, рыцарей, кардиналов и прелестнейших придворных дам, при многочисленном населении всей Севильи, была сожжена кардиналом великим инквизитором разом чуть не целая сотня еретиков ad majorem gloriam Dei . Он появился тихо, незаметно, и вот все – странно это – узнают его. Это могло бы быть одним из лучших мест поэмы, то есть почему именно узнают его. Народ непобедимою силой стремится к нему, окружает его, нарастает кругом него, следует за ним. Он молча проходит среди них с тихою улыбкой бесконечного сострадания. Солнце любви горит в его сердце, лучи Света, Просвещения и Силы текут из очей его и, изливаясь на людей, сотрясают их сердца ответною любовью. Он простирает к ним руки, благословляет их, и от прикосновения к нему, даже лишь к одеждам его, исходит целящая сила. Вот из толпы восклицает старик, слепой с детских лет: «Господи, исцели меня, да и я тебя узрю», – и вот как бы чешуя сходит с глаз его, и слепой его видит. Народ плачет и целует землю, по которой идет он. Дети бросают пред ним цветы, поют и вопиют ему: «Осанна!» «Это он, это сам он, – повторяют все, – это должен быть он, это никто как он». Он останавливается на паперти Севильского собора в ту самую минуту, когда во храм вносят с плачем детский открытый белый гробик: в нем семилетняя девочка, единственная дочь одного знатного гражданина. Мертвый ребенок лежит весь в цветах. «Он воскресит твое дитя», – кричат из толпы плачущей матери. Вышедший навстречу гроба соборный патер смотрит в недоумении и хмурит брови. Но вот раздается вопль матери умершего ребенка. Она повергается к ногам его: «Если это ты, то воскреси дитя мое!» – восклицает она, простирая к нему руки. Процессия останавливается, гробик опускают на паперть к ногам его. Он глядит с состраданием, и уста его тихо и еще раз произносят: «Талифа куми» – «и восста девица». Девочка подымается в гробе, садится и смотрит, улыбаясь, удивленными раскрытыми глазками кругом. В руках ее букет белых роз, с которым она лежала в гробу. В народе смятение, крики, рыдания, и вот, в эту самую минуту вдруг проходит мимо собора по площади сам кардинал великий инквизитор. Это девяностолетний почти старик, высокий и прямой, с иссохшим лицом, со впалыми глазами, но из которых еще светится, как огненная искорка, блеск. О, он не в великолепных кардинальских одеждах своих, в каких красовался вчера пред народом, когда сжигали врагов римской веры, – нет, в эту минуту он лишь в старой грубой монашеской своей рясе. За ним в известном расстоянии следуют мрачные помощники и рабы его и «священная» стража. Он останавливается пред толпой и наблюдает издали. Он все видел, он видел, как поставили гроб у ног его, видел, как воскресла девица, и лицо его омрачилось. Он хмурит седые густые брови свои, и взгляд его сверкает зловещим огнем. Он простирает перст свой и велит стражам взять его. И вот, такова его сила и до того уже приучен, покорен и трепетно послушен ему народ, что толпа немедленно раздвигается пред стражами, и те, среди гробового молчания, вдруг наступившего, налагают на него руки и уводят его. Толпа моментально, вся как один человек, склоняется головами до земли пред старцем инквизитором, тот молча благословляет народ и проходит мимо. Стража приводит пленника в тесную и мрачную сводчатую тюрьму в древнем здании святого судилища и запирает в нее. Проходит день, настает темная, горячая и «бездыханная» севильская ночь. Воздух «лавром и лимоном пахнет». Среди глубокого мрака вдруг отворяется железная дверь тюрьмы, и сам старик великий инквизитор со светильником в руке медленно входит в тюрьму. Он один, дверь за ним тотчас же запирается. Он останавливается при входе и долго, минуту или две, всматривается в лицо его. Наконец тихо подходит, ставит светильник на стол и говорит ему:
  – Это ты? ты? – Но, не получая ответа, быстро прибавляет: – Не отвечай, молчи. Да и что бы ты мог сказать? Я слишком знаю, что ты скажешь. Да ты и права не имеешь ничего прибавлять к тому, что уже сказано тобой прежде. Зачем же ты пришел нам мешать? Ибо ты пришел нам мешать и сам это знаешь. Но знаешь ли, что будет завтра? Я не знаю, кто ты, и знать не хочу: ты ли это или только подобие его, но завтра же я осужу и сожгу тебя на костре, как злейшего из еретиков, и тот самый народ, который сегодня целовал твои ноги, завтра же по одному моему мановению бросится подгребать к твоему костру угли, знаешь ты это? Да, ты, может быть, это знаешь, – прибавил он в проникновенном раздумье, ни на мгновение не отрываясь взглядом от своего пленника.
  – Я не совсем понимаю, Иван, что это такое? – улыбнулся все время молча слушавший Алеша, – прямо ли безбрежная фантазия, или какая-нибудь ошибка старика, какое-нибудь невозможное qui pro quo?
  – Прими хоть последнее, – рассмеялся Иван, – если уж тебя так разбаловал современный реализм и ты не можешь вынести ничего фантастического – хочешь qui pro quo, то пусть так и будет. Оно правда, – рассмеялся он опять, – старику девяносто лет, и он давно мог сойти с ума на своей идее. Пленник же мог поразить его своею наружностью. Это мог быть, наконец, просто бред, видение девяностолетнего старика пред смертью, да еще разгоряченного вчерашним автодафе во сто сожженных еретиков. Но не все ли равно нам с тобою, что qui pro quo, что безбрежная фантазия? Тут дело в том только, что старику надо высказаться, что, наконец, за все девяносто лет он высказывается и говорит вслух то, о чем все девяносто лет молчал.
  – А пленник тоже молчит? Глядит на него и не говорит ни слова?
  – Да так и должно быть во всех даже случаях, – опять засмеялся Иван. – Сам старик замечает ему, что он и права не имеет ничего прибавлять к тому, что уже прежде сказано. Если хочешь, так в этом и есть самая основная черта римского католичества, по моему мнению по крайней мере: «все, дескать, передано тобою папе и все, стало быть, теперь у папы, а ты хоть и не приходи теперь вовсе, не мешай до времени по крайней мере». В этом смысле они не только говорят, но и пишут, иезуиты по крайней мере. Это я сам читал у их богословов. «Имеешь ли ты право возвестить нам хоть одну из тайн того мира, из которого ты пришел?» – спрашивает его мой старик и сам отвечает ему за него, – нет, не имеешь, чтобы не прибавлять к тому, что уже было прежде сказано, и чтобы не отнять у людей свободы, за которую ты так стоял, когда был на земле. Все, что ты вновь возвестишь, посягнет на свободу веры людей, ибо явится как чудо, а свобода их веры тебе была дороже всего еще тогда, полторы тысячи лет назад. Не ты ли так часто тогда говорил: «Хочу сделать вас свободными». Но вот ты теперь увидел этих «свободных» людей, – прибавляет вдруг старик со вдумчивою усмешкой. – Да, это дело нам дорого стоило, – продолжает он, строго смотря на него, – но мы докончили наконец это дело во имя твое. Пятнадцать веков мучились мы с этою свободой, но теперь это кончено и кончено крепко. Ты не веришь, что кончено крепко? Ты смотришь на меня кротко и не удостоиваешь меня даже негодования? Но знай, что теперь и именно ныне эти люди уверены более чем когда-нибудь, что свободны вполне, а между тем сами же они принесли нам свободу свою и покорно положили ее к ногам нашим. Но это сделали мы, а того ль ты желал, такой ли свободы?»
  – Я опять не понимаю, – прервал Алеша, – он иронизирует, смеется?
  – Нимало. Он именно ставит в заслугу себе и своим, что наконец-то они побороли свободу и сделали так для того, чтобы сделать людей счастливыми. «Ибо теперь только (то есть он, конечно, говорит про инквизицию) стало возможным помыслить в первый раз о счастии людей. Человек был устроен бунтовщиком; разве бунтовщики могут быть счастливыми? Тебя предупреждали, – говорит он ему, – ты не имел недостатка в предупреждениях и указаниях, но ты не послушал предупреждений, ты отверг единственный путь, которым можно было устроить людей счастливыми, но, к счастью, уходя, ты передал дело нам. Ты обещал, ты утвердил своим словом, ты дал нам право связывать и развязывать, и уж, конечно, не можешь и думать отнять у нас это право теперь. Зачем же ты пришел нам мешать?»
  – А что значит: не имел недостатка в предупреждении и указании? – спросил Алеша.
  – А в этом-то и состоит главное, что старику надо высказать.
  «Страшный и умный дух, дух самоуничтожения и небытия, – продолжает старик, – великий дух говорил с тобой в пустыне, и нам передано в книгах, что он будто бы «искушал» тебя. Так ли это? И можно ли было сказать хоть что-нибудь истиннее того, что он возвестил тебе в трех вопросах, и что ты отверг, и что в книгах названо «искушениями»? А между тем, если было когда-нибудь на земле совершено настоящее громовое чудо, то это в тот день, в день этих трех искушений. Именно в появлении этих трех вопросов и заключалось чудо. Если бы возможно было помыслить, лишь для пробы и для примера, что три эти вопроса страшного духа бесследно утрачены в книгах и что их надо восстановить, вновь придумать и сочинить, чтоб внести опять в книги, и для этого собрать всех мудрецов земных – правителей, первосвященников, ученых, философов, поэтов и задать им задачу: придумайте, сочините три вопроса, но такие, которые мало того, что соответствовали бы размеру события, но и выражали бы сверх того, в трех словах, в трех только фразах человеческих, всю будущую историю мира и человечества, – то думаешь ли ты, что вся премудрость земли, вместе соединившаяся, могла бы придумать хоть что-нибудь подобное по силе и по глубине тем трем вопросам, которые действительно были предложены тебе тогда могучим и умным духом в пустыне? Уж по одним вопросам этим, лишь по чуду их появления, можно понимать, что имеешь дело не с человеческим текущим умом, а с вековечным и абсолютным. Ибо в этих трех вопросах как бы совокуплена в одно целое и предсказана вся дальнейшая история человеческая и явлены три образа, в которых сойдутся все неразрешимые исторические противоречия человеческой природы на всей земле. Тогда это не могло быть еще так видно, ибо будущее было неведомо, но теперь, когда прошло пятнадцать веков, мы видим, что все в этих трех вопросах до того угадано и предсказано и до того оправдалось, что прибавить к ним или убавить от них ничего нельзя более.
  Реши же сам, кто был прав: ты или тот, который тогда вопрошал тебя? Вспомни первый вопрос; хоть и не буквально, но смысл его тот: «Ты хочешь идти в мир и идешь с голыми руками, с каким-то обетом свободы, которого они, в простоте своей и в прирожденном бесчинстве своем, не могут и осмыслить, которого боятся они и страшатся, – ибо ничего и никогда не было для человека и для человеческого общества невыносимее свободы! А видишь ли сии камни в этой нагой раскаленной пустыне? Обрати их в хлебы, и за тобой побежит человечество как стадо, благодарное и послушное, хотя и вечно трепещущее, что ты отымешь руку свою и прекратятся им хлебы твои». Но ты не захотел лишить человека свободы и отверг предложение, ибо какая же свобода, рассудил ты, если послушание куплено хлебами? Ты возразил, что человек жив не единым хлебом, но знаешь ли, что во имя этого самого хлеба земного и восстанет на тебя дух земли, и сразится с тобою, и победит тебя, и все пойдут за ним, восклицая: «Кто подобен зверю сему, он дал нам огонь с небеси!» Знаешь ли ты, что пройдут века, и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а стало быть, нет и греха, а есть лишь только голодные. «Накорми, тогда и спрашивай с них добродетели!» – вот что напишут на знамени, которое воздвигнут против тебя и которым разрушится храм твой. На месте храма твоего воздвигнется новое здание, воздвигнется вновь страшная Вавилонская башня, и хотя и эта не достроится, как и прежняя, но все же ты бы мог избежать этой новой башни и на тысячу лет сократить страдания людей, ибо к нам же ведь придут они, промучившись тысячу лет со своей башней! Они отыщут нас тогда опять под землей, в катакомбах, скрывающихся (ибо мы будем вновь гонимы и мучимы), найдут нас и возопиют к нам: «Накормите нас, ибо те, которые обещали нам огонь с небеси, его не дали». И тогда уже мы и достроим их башню, ибо достроит тот, кто накормит, а накормим лишь мы, во имя твое, и солжем, что во имя твое. О, никогда, никогда без нас они не накормят себя! Никакая наука не даст им хлеба, пока они будут оставаться свободными, но кончится тем, что они принесут свою свободу к ногам нашим и скажут нам: «Лучше поработите нас, но накормите нас». Поймут наконец сами, что свобода и хлеб земной вдоволь для всякого вместе немыслимы, ибо никогда, никогда не сумеют они разделиться между собою! Убедятся тоже, что не могут быть никогда и свободными, потому что малосильны, порочны, ничтожны и бунтовщики. Ты обещал им хлеб небесный, но, повторяю опять, может ли он сравниться в глазах слабого, вечно порочного и вечно неблагородного людского племени с земным? И если за тобою во имя хлеба небесного пойдут тысячи и десятки тысяч, то что станется с миллионами и с десятками тысяч миллионов существ, которые не в силах будут пренебречь хлебом земным для небесного? Иль тебе дороги лишь десятки тысяч великих и сильных, а остальные миллионы, многочисленные, как песок морской, слабых, но любящих тебя, должны лишь послужить материалом для великих и сильных? Нет, нам дороги и слабые. Они порочны и бунтовщики, но под конец они-то станут и послушными. Они будут дивиться на нас и будут считать нас за богов за то, что мы, став во главе их, согласились выносить свободу и над ними господствовать – так ужасно им станет под конец быть свободными! Но мы скажем, что послушны тебе и господствуем во имя твое. Мы их обманем опять, ибо тебя мы уж не пустим к себе. В обмане этом и будет заключаться наше страдание, ибо мы должны будем лгать. Вот что значил этот первый вопрос в пустыне, и вот что ты отверг во имя свободы, которую поставил выше всего. А между тем в вопросе этом заключалась великая тайна мира сего. Приняв «хлебы», ты бы ответил на всеобщую и вековечную тоску человеческую как единоличного существа, так и целого человечества вместе – это: «пред кем преклониться?» Нет заботы беспрерывнее и мучительнее для человека, как, оставшись свободным, сыскать поскорее того, пред кем преклониться. Но ищет человек преклониться пред тем, что уже бесспорно, столь бесспорно, чтобы все люди разом согласились на всеобщее пред ним преклонение. Ибо забота этих жалких созданий не в том только состоит, чтобы сыскать то, пред чем мне или другому преклониться, но чтобы сыскать такое, чтоб и все уверовали в него и преклонились пред ним, и чтобы непременно все вместе. Вот эта потребность общности преклонения и есть главнейшее мучение каждого человека единолично и как целого человечества с начала веков. Из-за всеобщего преклонения они истребляли друг друга мечом. Они созидали богов и взывали друг к другу: «Бросьте ваших богов и придите поклониться нашим, не то смерть вам и богам вашим!» И так будет до скончания мира, даже и тогда, когда исчезнут в мире и боги: все равно падут пред идолами. Ты знал, ты не мог не знать эту основную тайну природы человеческой, но ты отверг единственное абсолютное знамя, которое предлагалось тебе, чтобы заставить всех преклониться пред тобою бесспорно, – знамя хлеба земного, и отверг во имя свободы и хлеба небесного. Взгляни же, что сделал ты далее. И все опять во имя свободы! Говорю тебе, что нет у человека заботы мучительнее, как найти того, кому бы передать поскорее тот дар свободы, с которым это несчастное существо рождается. Но овладевает свободой людей лишь тот, кто успокоит их совесть. С хлебом тебе давалось бесспорное знамя: дашь хлеб, и человек преклонится, ибо ничего нет бесспорнее хлеба, но если в то же время кто-нибудь овладеет его совестью помимо тебя – о, тогда он даже бросит хлеб твой и пойдет за тем, который обольстит его совесть. В этом ты был прав. Ибо тайна бытия человеческого не в том, чтобы только жить, а в том, для чего жить. Без твердого представления себе, для чего ему жить, человек не согласится жить и скорей истребит себя, чем останется на земле, хотя бы кругом его всё были хлебы. Это так, но что же вышло: вместо того чтоб овладеть свободой людей, ты увеличил им ее еще больше! Или ты забыл, что спокойствие и даже смерть человеку дороже свободного выбора в познании добра и зла? Нет ничего обольстительнее для человека, как свобода его совести, но нет ничего и мучительнее. И вот вместо твердых основ для успокоения совести человеческой раз навсегда – ты взял все, что есть необычайного, гадательного и неопределенного, взял все, что было по силам людей, а потому поступил как бы и не любя их вовсе, – и это кто же: тот, который пришел отдать за них жизнь свою! Вместо того чтоб овладеть людскою свободой, ты умножил ее и обременил ее мучениями душевное царство человека вовеки. Ты возжелал свободной любви человека, чтобы свободно пошел он за тобою, прельщенный и плененный тобою. Вместо твердого древнего закона – свободным сердцем должен был человек решать впредь сам, что добро и что зло, имея лишь в руководстве твой образ пред собою, – но неужели ты не подумал, что он отвергнет же наконец и оспорит даже и твой образ и твою правду, если его угнетут таким страшным бременем, как свобода выбора? Они воскликнут наконец, что правда не в тебе, ибо невозможно было оставить их в смятении и мучении более, чем сделал ты, оставив им столько забот и неразрешимых задач. Таким образом, сам ты и положил основание к разрушению своего же царства и не вини никого в этом более. А между тем то ли предлагалось тебе? Есть три силы, единственные три силы на земле, могущие навеки победить и пленить совесть этих слабосильных бунтовщиков, для их счастия, – эти силы: чудо, тайна и авторитет. Ты отверг и то, и другое, и третье и сам подал пример тому. Когда страшный и премудрый дух поставил тебя на вершине храма и сказал тебе: «Если хочешь узнать, сын ли ты божий, то верзись вниз, ибо сказано про того, что ангелы подхватят и понесут его, и не упадет и не расшибется, и узнаешь тогда, сын ли ты божий, и докажешь тогда, какова вера твоя в отца твоего», – но ты, выслушав, отверг предложение и не поддался и не бросился вниз. О, конечно, ты поступил тут гордо и великолепно как бог, но люди-то, но слабое бунтующее племя это – они-то боги ли? О, ты понял тогда, что, сделав лишь шаг, лишь движение броситься вниз, ты тотчас бы и искусил господа, и веру в него всю потерял и разбился бы о землю, которую спасать пришел, и возрадовался бы умный дух, искушавший тебя. Но, повторяю, много ли таких, как ты? И неужели ты в самом деле мог допустить хоть минуту, что и людям будет под силу подобное искушение? Так ли создана природа человеческая, чтоб отвергнуть чудо и в такие страшные моменты жизни, моменты самых страшных основных и мучительных душевных вопросов своих оставаться лишь со свободным решением сердца? О, ты знал, что подвиг твой сохранится в книгах, достигнет глубины времен и последних пределов земли, и понадеялся, что, следуя тебе, и человек останется с богом, не нуждаясь в чуде. Но ты не знал, что чуть лишь человек отвергнет чудо, то тотчас отвергнет, и бога, ибо человек ищет не столько бога, сколько чудес. И так как человек оставаться без чуда не в силах, то насоздаст себе новых чудес, уже собственных, и поклонится уже знахарскому чуду, бабьему колдовству, хотя бы он сто раз был бунтовщиком, еретиком и безбожником. Ты не сошел со креста, когда кричали тебе, издеваясь и дразня тебя: «Сойди со креста, и уверуем, что это ты». Ты не сошел потому, что опять-таки не захотел поработить человека чудом и жаждал свободной веры, а не чудесной. Жаждал свободной любви, а не рабских восторгов невольника пред могуществом, раз навсегда его ужаснувшим. Но и тут ты судил о людях слишком высоко, ибо, конечно, они невольники, хотя и созданы бунтовщиками. Озрись и суди, вот прошло пятнадцать веков, поди посмотри на них: кого ты вознес до себя? Клянусь, человек слабее и ниже создан, чем ты о нем думал! Может ли, может ли он исполнить то, что и ты? Столь уважая его, ты поступил, как бы перестав ему сострадать, потому что слишком много от него и потребовал, – и это кто же, тот, который возлюбил его более самого себя! Уважая его менее, менее бы от него и потребовал, а это было бы ближе к любви, ибо легче была бы ноша его. Он слаб и подл. Что в том, что он теперь повсеместно бунтует против нашей власти и гордится, что он бунтует? Это гордость ребенка и школьника. Это маленькие дети, взбунтовавшиеся в классе и выгнавшие учителя. Но придет конец и восторгу ребятишек, он будет дорого стоить им. Они ниспровергнут храмы и зальют кровью землю. Но догадаются наконец глупые дети, что хоть они и бунтовщики, но бунтовщики слабосильные, собственного бунта своего не выдерживающие. Обливаясь глупыми слезами своими, они сознаются наконец, что создавший их бунтовщиками, без сомнения, хотел посмеяться над ними. Скажут это они в отчаянии, и сказанное ими будет богохульством, от которого они станут еще несчастнее, ибо природа человеческая не выносит богохульства и в конце концов сама же всегда и отмстит за него. Итак, неспокойство, смятение и несчастие – вот теперешний удел людей после того, как ты столь претерпел за свободу их! Великий пророк твой в видении и в иносказании говорит, что видел всех участников первого воскресения и что было их из каждого колена по двенадцати тысяч. Но если, было их столько, то были и они как бы не люди, а боги. Они вытерпели крест твой, они вытерпели десятки лет голодной и нагой пустыни, питаясь акридами и кореньями, – и уж, конечно, ты можешь с гордостью указать на этих детей свободы, свободной любви, свободной и великолепной жертвы их во имя твое. Но вспомни, что их было всего только несколько тысяч, да и то богов, а остальные? И чем виноваты остальные слабые люди, что не могли вытерпеть того, что могучие? Чем виновата слабая душа, что не в силах вместить столь страшных даров? Да неужто же и впрямь приходил ты лишь к избранным и для избранных? Но если так, то тут тайна и нам не понять ее. А если тайна, то и мы вправе были проповедовать тайну и учить их, что не свободное решение сердец их важно и не любовь, а тайна, которой они повиноваться должны слепо, даже мимо их совести. Так мы и сделали. Мы исправили подвиг твой и основали его на чуде, тайне и авторитете. И люди обрадовались, что их вновь повели как стадо и что с сердец их снят наконец столь страшный дар, принесший им столько муки. Правы мы были, уча и делая так, скажи? Неужели мы не любили человечества, столь смиренно сознав его бессилие, с любовию облегчив его ношу и разрешив слабосильной природе его хотя бы и грех, но с нашего позволения? К чему же теперь пришел нам мешать? И что ты молча и проникновенно глядишь на меня кроткими глазами своими? Рассердись, я не хочу любви твоей, потому что сам не люблю тебя. И что мне скрывать от тебя? Или я не знаю, с кем говорю? То, что имею сказать тебе, все тебе уже известно, я читаю это в глазах твоих. И я ли скрою от тебя тайну нашу? Может быть, ты именно хочешь услышать ее из уст моих, слушай же: мы не с тобой, а с ним, вот наша тайна! Мы давно уже не с тобою, а с ним, уже восемь веков. Ровно восемь веков назад как мы взяли от него то, что ты с негодованием отверг, тот последний дар, который он предлагал тебе, показав тебе все царства земные: мы взяли от него Рим и меч кесаря и объявили лишь себя царями земными, царями едиными, хотя и доныне не успели еще привести наше дело к полному окончанию. Но кто виноват? О, дело это до сих пор лишь в начале, но оно началось. Долго еще ждать завершения его, и еще много выстрадает земля, но мы достигнем и будем кесарями и тогда уже помыслим о всемирном счастии людей. А между тем ты бы мог еще и тогда взять меч кесаря. Зачем ты отверг этот последний дар? Приняв этот третий совет могучего духа, ты восполнил бы все, чего ищет человек на земле, то есть: пред кем преклониться, кому вручить совесть и каким образом соединиться наконец всем в бесспорный общий и согласный муравейник, ибо потребность всемирного соединения есть и третье и последнее мучение людей. Всегда человечество в целом своем стремилось устроиться непременно всемирно. Много было великих народов с великою историей, но чем выше были эти народы, тем были и несчастнее, ибо сильнее других сознавали потребность всемирности соединения людей. Великие завоеватели, Тимуры и Чингис-ханы, пролетели как вихрь по земле, стремясь завоевать вселенную, но и те, хотя и бессознательно, выразили ту же самую великую потребность человечества ко всемирному и всеобщему единению. Приняв мир и порфиру кесаря, основал бы всемирное царство и дал всемирный покой. Ибо кому же владеть людьми, как не тем, которые владеют их совестью и в чьих руках хлебы их. Мы и взяли меч кесаря, а взяв его, конечно, отвергли тебя и пошли за ним. О, пройдут еще века бесчинства свободного ума, их науки и антропофагии, потому что, начав возводить свою Вавилонскую башню без нас, они кончат антропофагией. Но тогда-то и приползет к нам зверь и будет лизать ноги наши и обрызжет их кровавыми слезами из глаз своих. И мы сядем на зверя и воздвигнем чашу, и на ней будет написано: «Тайна!» Но тогда лишь и тогда настанет для людей царство покоя и счастия. Ты гордишься своими избранниками, но у тебя лишь избранники, а мы успокоим всех. Да и так ли еще: сколь многие из этих избранников, из могучих, которые могли бы стать избранниками, устали наконец, ожидая тебя, и понесли и еще понесут силы духа своего и жар сердца своего на иную ниву и кончат тем, что на тебе же и воздвигнут свободное знамя свое. Но ты сам воздвиг это знамя. У нас же все будут счастливы и не будут более ни бунтовать, ни истреблять друг друга, как в свободе твоей, повсеместно. О, мы убедим их, что они тогда только и станут свободными, когда откажутся от свободы своей для нас и нам покорятся. И что же, правы мы будем или солжем? Они сами убедятся, что правы, ибо вспомнят, до каких ужасов рабства и смятения доводила их свобода твоя. Свобода, свободный ум и наука заведут их в такие дебри и поставят пред такими чудами и неразрешимыми тайнами, что одни из них, непокорные и свирепые, истребят себя самих, другие непокорные, но малосильные, истребят друг друга, а третьи, оставшиеся, слабосильные и несчастные, приползут к ногам нашим и возопиют к нам: «Да, вы были правы, вы одни владели тайной его, и мы возвращаемся к вам, спасите нас от себя самих». Получая от нас хлебы, конечно, они ясно будут видеть, что мы их же хлебы, их же руками добытые, берем у них, чтобы им же раздать, безо всякого чуда, увидят, что не обратили мы камней в хлебы, но воистину более, чем самому хлебу, рады они будут тому, что получают его из рук наших! Ибо слишком будут помнить, что прежде, без нас, самые хлебы, добытые ими, обращались в руках их лишь в камни, а когда они воротились к нам, то самые камни обратились в руках их в хлебы. Слишком, слишком оценят они, что значит раз навсегда подчиниться! И пока люди не поймут сего, они будут несчастны. Кто более всего способствовал этому непониманию, скажи? Кто раздробил стадо и рассыпал его по путям неведомым? Но стадо вновь соберется и вновь покорится и уже раз навсегда. Тогда мы дадим им тихое, смиренное счастье, счастье слабосильных существ, какими они и созданы. О, мы убедим их наконец не гордиться, ибо ты вознес их и тем научил гордиться; докажем им, что они слабосильны, что они только жалкие дети, но что детское счастье слаще всякого. Они станут робки и станут смотреть на нас и прижиматься к нам в страхе, как птенцы к наседке. Они будут дивиться и ужасаться на нас и гордиться тем, что мы так могучи и так умны, что могли усмирить такое буйное тысячемиллионное стадо. Они будут расслабленно трепетать гнева нашего, умы их оробеют, глаза их станут слезоточивы, как у детей и женщин, но столь же легко будут переходить они по нашему мановению к веселью и к смеху, светлой радости и счастливой детской песенке. Да, мы заставим их работать, но в свободные от труда часы мы устроим им жизнь как детскую игру, с детскими песнями, хором, с невинными плясками. О, мы разрешим им и грех, они слабы и бессильны, и они будут любить нас, как дети, за то, что мы им позволим грешить. Мы скажем им, что всякий грех будет искуплен, если сделан будет с нашего позволения; позволяем же им грешить потому, что их любим, наказание же за эти грехи, так и быть, возьмем на себя. И возьмем на себя, а нас они будут обожать, как благодетелей, понесших на себе их грехи пред богом. И не будет у них никаких от нас тайн. Мы будем позволять или запрещать им жить с их женами и любовницами, иметь или не иметь детей – все судя по их послушанию – и они будут нам покоряться с весельем и радостью. Самые мучительные тайны их совести – всё, всё понесут они нам, и мы всё разрешим, и они поверят решению нашему с радостию, потому что оно избавит их от великой заботы и страшных теперешних мук решения личного и свободного. И все будут счастливы, все миллионы существ, кроме сотни тысяч управляющих ими. Ибо лишь мы, мы, хранящие тайну, только мы будем несчастны. Будет тысячи миллионов счастливых младенцев и сто тысяч страдальцев, взявших на себя проклятие познания добра и зла. Тихо умрут они, тихо угаснут во имя твое и за гробом обрящут лишь смерть. Но мы сохраним секрет и для их же счастия будем манить их наградой небесною и вечною. Ибо если б и было что на том свете, то уж, конечно, не для таких, как они. Говорят и пророчествуют, что ты придешь и вновь победишь, придешь со своими избранниками, со своими гордыми и могучими, но мы скажем, что они спасли лишь самих себя, а мы спасли всех. Говорят, что опозорена будет блудница, сидящая на звере и держащая в руках своих тайну, что взбунтуются вновь малосильные, что разорвут порфиру ее и обнажат ее «гадкое» тело. Но я тогда встану и укажу тебе на тысячи миллионов счастливых младенцев, не знавших греха. И мы, взявшие грехи их для счастья их на себя, мы станем пред тобой и скажем: «Суди нас, если можешь и смеешь». Знай, что я не боюсь тебя. Знай, что и я был в пустыне, что и я питался акридами и кореньями, что и я благословлял свободу, которою ты благословил людей, и я готовился стать в число избранников твоих, в число могучих и сильных с жаждой «восполнить число». Но я очнулся и не захотел служить безумию. Я воротился и примкнул к сонму тех, которые исправили подвиг твой. Я ушел от гордых и воротился к смиренным для счастья этих смиренных. То, что я говорю тебе, сбудется, и царство наше созиждется. Повторяю тебе, завтра же ты увидишь это послушное стадо, которое по первому мановению моему бросится подгребать горячие угли к костру твоему, на котором сожгу тебя за то, что пришел нам мешать. Ибо если был, кто всех более заслужил наш костер, то это ты...» .
  згорнути/розгорнути гілку відповідей
  - 2004.02.04 | Георгій
    
    Але він все-таки відпустив Христа...
    Мені здається, Достоєвський сам злякався своєї конструкції...
    згорнути/розгорнути гілку відповідей
    - 2004.02.04 | Thinker
      
      ...але залишився при своїх переконаннях...
      ...і далі палали вогнища інквізиції ad glorum Deu
      згорнути/розгорнути гілку відповідей
      - 2004.02.04 | Георгій
        
        Не впевнений щодо ФМД
        Він, по-моєму, так і не сформував своїх переконань. Адже чіткої відповіді Іванові Карамазову ніхто так і не дає. Хіба що найулюбленіший автором з братів, п'яничка і бовдур Мітя - і не словами, не декларацією переконань (на таке він просто не здатний), а вчинком ("христоподібним" прийняттям на себе страждань за вину, якої він не мав). А от Альоша щось там вякає, вякає, а результат - пшик, убогість. І видно, що Достоєвський його зовсім не любить.
- 2004.02.04 | Thinker
  
  Відповідь "тому парню" від Людвіга фон Мізеса
  ...Либерализм часто упрекали в чисто внешнем и материалистическом отношении к земному и преходящему. Жизнь человека, как говорится, состоит не только из еды и питья. Существуют более высокие и важные потребности, чем пища и вода, кров и одежда. Даже величайшие земные богатства не могут дать человеку счастья: они не затрагивают его внутреннего "я", оставляя душу неудовлетворенной и пустой. Самая серьезная ошибка либерализма состояла в том, что он ничего не мог предложить более глубоким и благородным чаяниям человека.
  Но критики, высказывающиеся в таком духе, лишь демонстрируют свое неправильное и материалистическое понимание этих высших и благородных потребностей. Имеющимися средствами социальной политики, можно сделать людей богатыми или бедными, но нельзя сделать их счастливыми или ответить их сокровенным стремлениям. И никакие внешние средства не приносят здесь успеха. Единственное, что может сделать социальная политика, так это уничтожить внешние причины боли и страдания. Она может развивать систему, которая дает пищу голодным, одежду - раздетым и жилье - бездомным. Счастье и удовлетворение зависят не от еды, одежды и жилья, а, помимо всего прочего, от того, что человек лелеет внутри себя. Не от пренебрежения к духовным благам либерализм занят исключительно материальным благополучием человека, а от убеждения, что самое высокое и глубокое в человеке не может быть затронуто никаким внешним регулированием. Он пытается обеспечить только внешнее благополучие, потому что знает, что внутренние, духовные богатства могут прийти к человеку не извне, а лишь из глубины его собственного сердца. Он не имеет целью создать что-либо иное, кроме внешних предпосылок развития внутренней жизни. И нет никакого сомнения в том, что относительно процветающий человек XX столетия может скорее удовлетворить свои духовные потребности, чем, скажем, живший в X веке и пребывавший в постоянной тревоге о хлебе насущном - чтобы просто не умереть с голоду, и за жизнь - из-за постоянно угрожавших опасностей и врагов.
  Конечно, тем, кто, подобно последователям многих азиатских и средневековых христианских сект, принимает доктрину полного аскетизма и считает идеалом человеческой жизни нищету и свободу птиц в лесу и рыб в море, мы ничего не сможем ответить, когда они упрекают либерализм в сугубо материалистическом подходе. Мы можем только попросить их дать нам возможность спокойно идти своей дорогой, так же как мы не мешаем им попадать на небеса своим путем. Пусть себе мирно пребывают в кельях, вдали от людей и мира.
  Подавляющее большинство наших современников не может даже воспринять аскетического идеала. Но если уж отрицать принцип аскетического образа жизни, то нельзя упрекать либерализм за его нацеленность на благополучие внешнее.
2004.02.04 | tmp

эээ.. простите, что перебиваю, но
я просто хотел немного уточнить по сути первоначального вопроса..

"Тот парень" привел три пункта в определение либерализма, ясно показал (свое видение) его последствия, а также дал свою моральную оценку этому явлению. В чати оценок, как Вы наверное заметили, он не одинок.

Не могли бы и Вы, на минутку прервав столь продуктивную критику трех пунктов и оценок "того парня", ясно изложить свое определение либерализма, его [по]следствий, а также свою моральную оценку сего. Вероятно это будет выглядеть как краткий, но емкий конспект (компиляция, а может и синтез) Вашей критики "того парня", а вероятно и просто цитата фон Мизеса-Хайека-Поппера, где Вы лишь добавите подобно мне: "согласен"

заранее признателен,
згорнути/розгорнути гілку відповідей
- 2004.02.05 | Thinker
  
  Лібералізм за Дж.С.Міллем
  Лібералізм – це політична ідеологія, зміст якої можна виразити наступною цитатою з есе Джона Стюарта Міля “Про свободу”:
  
  “...єдина мета, задля якої суспільство може обмежувати свободу дій індивіда, є самозахист, запобігання шкоди іншим людям. Користь самого індивіда не може бути підставою для обмеження його свободи. Якщо ми вважаємо, що для нього самого певна лінія поведінки буде кращою, то ми можемо намагатись переконати його в цьому, але не маємо права вживати примус. Індивід відповідальний перед суспільством лише за ті дії, що зачіпають інтереси інших. В тих діях, що стосуються лише його самого, його незалежність має бути абсолютною. Індивід є повноправним господарем над собою, своїм тілом та розумом. Індивід має право робити все, що хоче, якщо це не завдає шкоди іншим, навіть якщо інші вважають ці дії нерозумними, неправильними чи потворними. Єдина свобода, що заслуговує на це ім’я – це свобода переслідувати свої власні цілі своїм власним способом, доки ми не перешкоджаємо в цьому іншим. Суспільство більше виграє, коли кожен дозволяє іншому жити по-своєму, ніж коли кожного примушують жити так, як вважають правильним інші. Зрозуміло, що це стосується лише зрілих, дорослих людей...
  
  В усіх своїх зовнішніх відносинах індивід відповідальний перед тими, чиїх інтересів ці відносини стосуються. Але є сфера діяльності, в якій суспільство має лише опосередкований інтерес, - ця сфера охоплює ті дії людини, що стосуються лише її самої, або стосуються інших людей за їх вільної та свідомої згоди та участі. Це і має бути сферою свободи. До неї відносяться, насамперед, свобода совісті, думки та почуття, свобода слова та друку, свобода смаку та зайнять, свобода будувати плани свого життя відповідно до свого власного характеру, свобода об’єднання, асоціації. Суспільство, в якому ці свободи не визнаються абсолютними та безумовними, не є вільним.”
  
  *****************************
  Щодо наслідків лібералізму.
  
  Насамперед, наслідком визнання суспільством свобод індивіда є самі ці свободи. Свобода сама по собі є найвищою цінністю.
  
  Наслідком лібералізму є можливості вільного духовного розвитку, безперешкодного пошуку власних відповідей на питання про Істину, Добро, Смисл, Бога тощо.
  
  Наслідком лібералізму є те, що індивід може ставити ті цілі, які він вважає вартими досягнення і досягати їх, наскільки дозволяють його сили та здібності.
  
  Наслідком лібералізму є швидкий розвиток техніки та економіки, що забезпечує усе більший матеріальний достаток постійно зростаючому населенню земної кулі.
  
  Думаю, що поки що на цьому можна зупинитися.
  згорнути/розгорнути гілку відповідей
  - 2004.02.05 | tmp
    
    Спасибо. =Ушел в библиотеку. Буду не скоро= :) (-)
    згорнути/розгорнути гілку відповідей
    - 2004.02.05 | Thinker
      
      Дуже рекомендую Поппера "Відкрите суспільство то його вороги"(-)
2004.02.05 | Ваня

Re: Лібералізм
(-)
2004.02.09 | tmp

2 Thinker Вопросы по ходу..
По ходу чтения возникают некоторые вопросы. Считаете ли Вы истинными следующие утверждения:

"Чувства человека не могут ошибаться, ошибаться может его разум";
"Истиной есть то, что если сомневаюсь, значит мыслю, значит существую"?

спасибо,
згорнути/розгорнути гілку відповідей
- 2004.02.09 | Thinker
  
  Re: 2 Thinker Вопросы по ходу..
  По ходу чтения возникают некоторые вопросы. Считаете ли Вы истинными следующие утверждения:
  
  "Чувства человека не могут ошибаться, ошибаться может его разум";
  "Истиной есть то, что если сомневаюсь, значит мыслю, значит существую"?
  
  Thinker:
  Це, я так розумію, тест на тему ірраціоналізм/раціоналізм?
  Ну, то я на обидва питання відповім: ТАК.
  
  Коротке роз’яснення.
  1. "Чувства человека не могут ошибаться, ошибаться может его разум".
  Почуття людини не можуть помилятися, але точно так само вони не можуть бути істинними. Поняття істинності/хибності застосовні лише до суджень, тверджень людини і незастосовні до почуттів (або застосовні лише метафорично).
  
  2. "Истиной есть то, что если сомневаюсь, значит мыслю, значит существую"
  Очевидно, твердження “я сумніваюсь”, “я мислю”, “я клацаю по клавіатурі”, будь-яке твердження, що я щось роблю (абсолютно неважливо що), поредбачають моє існування. Якщо я не існую, значить будь-яке таке твердження буде хибним. А якщо будь-яке таке твердження є істинним, то значить, істинним є і твердження, що я існую.
  згорнути/розгорнути гілку відповідей
  - 2004.02.09 | tmp
    
    нет, это не тест
    лишь обсуждение возникших у меня вопросов (в "порядке плюрализма" по Попперу)..
    
    ок, значит проблемы преодоления скептицизма (в смысле троп) у нас на повестке не предвидится..
    
    читаю дальше,
    до скорого..
2004.02.27 | Георгій

Питання до пп. Thinker'а і tmp
Яка Ваша думка про статтю Бєжицина, що на неї послався п. Поручік у своєму дописі в гілці про теперешній стан РПЦ? Мені здається, що ця стаття дає багатий грунт для дискусії про те, наскільки лібералізм є корисним або не корисним людському суспільству взагалі й Україні зокрема. Ось ця стаття:

http://lib.ru/HISTORY/BEZHICYN/vera.txt

Архіви Форумів Майдану

Лібералізм

Відповіді

Ортега-і-Гассет. Сутність лібералізму

Ортега-і-Гассет. Лібералізм та демократія

Мігель де Унамуно. Індивідуалізм

Ще про індивідуалізм. Василь Симоненко

Thinker'у, просьба

Я думаю, ми попросимо модератора...

Ось перший допис п. tmp з питання лібералізму

А це відповідь п. Thinker'a з гілки про філософію

Ремарка п. tmp про "того парня"

І моя контрремарка (Я сказав, що "той парень" сильно пересмикує)

Лібералізм та цінності. Відповідь “тому парню”

Карл Поппер. Критика релятивізму

Продовження. Про моральний релятивізм

Відповідь Побєдоносцева і Ко.

Відповідь "тому парню" №3

“Той парень” часом не професійний гуморист?

Про лібералізм, земне та небесне (відповідь "тому парню" №5)

Великий Інквізитор – прототип антиліберала

Але він все-таки відпустив Христа...

...але залишився при своїх переконаннях...

Не впевнений щодо ФМД

Відповідь "тому парню" від Людвіга фон Мізеса

эээ.. простите, что перебиваю, но

Лібералізм за Дж.С.Міллем

Спасибо. =Ушел в библиотеку. Буду не скоро= :) (-)

Дуже рекомендую Поппера "Відкрите суспільство то його вороги"(-)

Re: Лібералізм

2 Thinker Вопросы по ходу..

Re: 2 Thinker Вопросы по ходу..

нет, это не тест

Питання до пп. Thinker'а і tmp